– Ты не обижайся, – зашептал Борька. – Ты классный мужик, но ты… музыкант. А вот Сергей Сергеевич, это да… Кстати, поиграешь, будет мой новый знакомец, он из ваших.
– Из наших? – не понял Рыбкин.
– Блюзмен, – объяснил Борька.
– Я тебе уже говорил, – с раздражением процедил сквозь зубы Рыбкин. – Я не блюзмен. Блюз… – это диагноз. А я здоров. Да и не музыкант я…
– Ну, так ты будешь, здоровяк? – поинтересовался Борька. – Гитару тащить не нужно, найдется.
– Еще раз повторить?
– Ну, может, захочется, – снова захихикал Борька.
– А твои что?
– Дочь учится, у них там в Баварии строго с этим. А Нинка и мальчишки в Испании, будут только через неделю. Представляешь, как мои спиногрызы рады? Как тебе? На неделю от школы откосить в начале учебного года! Не в первый раз, кстати!
– Холостуешь? – понял Рыбкин.
– Так и ты… – намекнул Борька. – Ольга Сергеевна в Италии ведь где-то?
– Ладно, увидимся, – кивнул Рыбкин, словно Борька мог его видеть, и уже нажав отбой, добавил. – Где-то.
Нет, надо было ехать на поезде. Намять бока, устать от безделья. Может быть, даже упиться в первый день, потом день приходить в себя или на третий день приходить в себя. Обошлись бы и без него.
– Отец умер в Красноярске, – неожиданно произнес Рыбкин, поймал себя на виноватой улыбке, тут же стер ее и добавил. – Ездил хоронить. Дочь осталась улаживать все. А я… а у меня работа, черт бы ее побрал…
Водитель не проронил ни слова, только кивнул. Рыбкин вздохнул, наклонился, чтобы разобрать имя на карточке, но тот уже протянул визитку. Рыбкин спрятал ее в карман. Добавил сквозь сжатые зубы так, словно кто-то требовал от него объяснений, проклиная себя при каждом слове и понимая, что его неожиданная словоохотливость имеет одну-единственную причину – неприезд Сашки:
– Год отца не видел, хотел в октябре на неделю завалиться, а он умер. Вроде сразу. Инсульт. Нашли на второй день только, но говорят, что сразу. Вот я и завалился…
По встречке промчались, свистя сиреной, сразу две скорых. Кто его знает, может, если бы отец жил не один, да не валялся на полу в пустой квартире, то не умер бы? Лежал бы в больнице теперь, Юлька бы за ним ухаживала, чуть что выкрикивала бы нянечку в коридоре, а он кривил бы полупарализованный рот и грозил приехавшему сыну пальцем.
Рыбкин зажмурился и снова представил стеклянные стены Домодедово, прозрачные двери и Сашку, встречающую его у входа. Повертел в руках телефон. Открыл глаза, посмотрел на мелькающие вдоль дороги подмосковные перелески, набрал большим пальцем – «Птичкин! Привет. Приземлился, еду домой, целую».