И, наконец, низко кланяюсь главному учителю в моей жизни. А именно, моей покойной бабушке Юлии Романовне – выдающемуся педагогу русского языка и литературы, научившему меня глубокому уважению и неподдельному восхищению могуществом и красотой родной речи. Моя книга – ода твоей любви к русскому языку, которая зародилась в моем далеком детстве на твоих уроках в сельской школе.
Без вас я капля в море.
С вами-необъятный океан.
Мне невероятно повезло, что я вас всех знаю.
Часть сердца и души каждого из этих достойных людей впиталась в строчки этой книги, как целебный эликсир. Надеюсь, дорогой читатель, вы почувствуете его благотворный эффект.
Глава I. Город N. Лихие 90-е, предательства и раны, которые до сих пор кровоточат.
“Ты еб..ная тварь! Сука! Посмотри на себя, ты же не женщина даже! У тебя талия шире, чем жопа!”
Отборная брань отца в адрес моей матери была моей колыбельной с того момента, как я себя помню. Я засыпала под эти матюки, и, признаться, эти сцены стали самым ярким впечатлением о собственном детстве. Отец часто возвращался домой пьяным вдрабадан, выгонял мать из супружеской постели, так что ей ничего не оставалось, как тесниться на раскладном диване вместе с двумя дочками.
Я в ужасе смотрела на яростного родителя, расхаживающего в коридоре перед зеркалом. Намеренно открыв дверь в нашу спальню, он ходил туда-сюда, явно любуясь собой в отражении и, казалось, получал удовольствие, оскорбляя жену на глазах у детей. Причем, чем сильнее становилась его пьяная любовь к самому себе, тем больше доставалось моей несчастной матери. От страха я писалась в кровать каждую ночь ровно до того момента, пока мать не развелась. В год официального развода родителей мне исполнилось двенадцать лет.
“Лена, ну надо же… опять… Почему же ты не можешь вовремя ночью проснуться?”
Утром мама собирала мокрые простыни и уносила их в стирку, часто с укором. Я не виню ее. Ежедневная стирка в те времена была тяжелым процессом, она имела право сердиться. Однако, мой постыдный недуг и реакция окружающих внушали мне такое невыносимое чувство вины, что я вдвое сгибалась под этой тяжестью. На своих детских плечах помимо вины и стыда я несла тогда и глубокую печаль своей матери.
Она ничего не говорила и редко плакала, но я чувствовала эту глухую печаль кожей. Казалось, в нашем доме все было пропитано этим чувством. Я жалела ее и неосознанно страдала вместе с ней. Говорят, у детей психологических насильников, каким был мой отец, есть весьма ограниченный выбор будущей роли в жизни. Стать либо таким же насильником, либо жертвой. Я выбрала второе.