– Давно не сидел вот так, с семьёй, – сказал он тихо, когда Лена поставила перед ним тарелку.
Я кивнул, не находя слов. В его голосе было столько тоски, что я представил его одного где-то далеко – в холодной комнате, где нет ни смеха, ни запаха еды, только гул одиночества. Он скучал по этому – по простому теплу, что война вырвала у него из рук.
После ужина мы вышли на задний двор. Ночь была ясной, звёзды висели над нами, как маяки над бескрайним путём. Лена принесла печенье – ещё тёплое, с хрустящей корочкой, испечённое утром, – и чай в старом термосе, что мы брали на озеро два года назад. Мы с Олегом сели на деревянные стулья, дети убежали играть в темноте, и их смех доносился откуда-то из-за кустов. Я подвинул ему кружку, и он взял её обеими руками, словно впитывая тепло. Тогда он начал говорить.
Его голос был низким, с паузами, будто он вынимал слова из глубины, боясь их спугнуть. Он рассказывал о войне, о потерях, о бегстве через леса и поля, о друге, которого оставил в больнице, о дочери, которую всё ещё надеется обнять без горечи разлуки. Я слушал, и перед глазами вставали картины: разрушенные улицы Львова, тёмные тропы под луной, ржавый капкан, что вцепился в ногу Андрея, и старик с седой бородой, протянувший руку помощи в самый отчаянный миг. Олег говорил о том, как лишился всего – дома, семьи, дела своей жизни, – но не утратил себя. В этом была невероятная сила, что заставила меня замолчать и внимать каждому слову.
Он закончил поздно, когда звёзды уже сияли ярче уличных фонарей, а чай остыл в кружках. Я смотрел на него и думал: как человек может пройти через такой ад и всё ещё не гнуться? Его история – не просто цепочка событий. Это урок – о том, что даже когда всё рушится в прах, из него может пробиться жизнь, если не опустить руки. Я предложил ему остаться на ночь, и он согласился, поблагодарив так искренне, что тепло разлилось в моей груди.
Утром за завтраком – овсянка с мёдом и кофе, который Маша разлила, помогая, – я спросил о его планах. Олег улыбнулся, шире, чем вчера, и сказал:
– Хочу начать заново. Здесь, в Америке. Как ты когда-то.
Я кивнул. Его слова задели что-то во мне. Я вспомнил свои первые дни здесь – мотель, пустые карманы, тревогу за детей. А теперь передо мной сидел человек, что прошёл через ещё больший хаос, но смотрел вперёд с той же верой, что вела меня. Ночами он не раз просыпался, терзаясь сомнениями: правильно ли поступил, выбрав этот путь? Не подвёл ли он кого-то своим бегством? Эти мысли грызли его, но он отгонял их, шепча себе: «Я живу ради Кати. Это мой бой».