На протяжении следующего года он постоянно беседовал со мной: спрашивал о написании еще одной книги, думал, как вернуться в бизнес, нельзя ли ему ездить по университетам с лекциями, как в Стэнфорде. Он даже попробовал написать еще одну книгу, которую хотел назвать «Чему я научился за последние 25 лет». Но он продиктовал всего семь страниц. Болезнь высасывала из него энергию месяц за месяцем, и его умственные способности стабильно уменьшались. Как свойственно при этом заболевании, по утрам он обсуждал свои планы, а к вечеру о них забывал. Когда его карьера завершилась, сперва он впал в чудовищную депрессию, так как его восприятие самого себя было тесно связано с работой. Как говаривала моя покойная теща, «старость не для слабаков».
Отец был аскетом, спартанцем, серьезным человеком со странным чувством юмора, построенном на игре слов. Он обожал каламбуры, а о чужих каламбурах отзывался пренебрежительно. В детстве мои друзья ужасно его боялись из-за его неосознанного холодного взгляда, пронзавшего насквозь. Малознакомого человека отец мог напугать до смерти: темные волосы, смуглый цвет лица, некрупное (скорее даже худощавое) телосложение, но жутковатая внешность и всегда темная одежда.
Был бы он на 20 лет моложе и жил бы на 75 лет раньше – выглядел бы как архетипичное изображение худощавого, темноволосого злодея в темных одеждах из вестернов. Легко представить, как он говорил: «Одно движение – и я тебя прикончу». Но отец никого не приканчивал. И вообще не был злым. Он просто так выглядел. Ему ни слова не надо было говорить. Однако дети все равно ходили рядом с ним на цыпочках и всеми силами старались его избегать. Вот так: злюкой не был, но белым и пушистым назвать его тоже нельзя.
Он никогда в жизни не хвалил никого, кроме моего старшего брата, которого обожал с самого рождения. Я всегда знал, что отец весьма меня уважал, возможно, побольше, чем кого бы то ни было, даже если проявлял это уважение странным образом или не проявлял вообще. Чаще всего никак не проявлял. За исключением одного раза, когда мне было 16 лет. В юности меня это беспокоило, но со временем я смирился. Такой уж он был человек. Он просто не был щедр на похвалу. Другим он часто говорил, как мной гордится, практически хвастался, и мне об этом рассказывали; но от него я такого никогда не слышал. Позднее он говорил, что сожалеет об этом, но не знал, как это делать. Такой вид общения давался моему отцу непросто.