Сидели мы допоздна. Ольга Петровна Доктору коньяки подливала. Если он и хмелел, заметно не было, лишь бледней и печальней делался. Одно из их разговора я забыть не смогла:
– …Что есть бессмертие, Ольга Петровна? Что есть вечная молодость? Ну, создаст ваш аптекарь или алхимик какой чудотворный эликсир, осчастливит человечество. Станет человек этаким маленьким богом… А вдруг он возьмет и решит, что жизнь – довольно мерзкая штука, и не то что вечности, мига одного страданий не стоит? И что дальше?
– Право, господин Доктор, ваши взгляды на жизнь довольно мрачны! Простите, мне неловко вас все время Доктором называть, но вы так и не открыли никому своего имени.
– Понимаю. Со стороны мужчины это, по меньшей мере, невежливо. Но я оставил свое имя на родине.
– Это верно, что вы в изгнании?
Доктор усмехнулся:
– Можно и так сказать… В добровольном изгнании…
Ольга Петровна мечтательно подняла глаза:
– Должно быть, у вас замечательная история. Если бы вы рассказали хоть немного о себе…
– В том-то все и дело. Избавить себя от прошлого можно тремя способами: отречься от своего имени, отречься от своей сути или разом – от имени и сути. Я человек слабый и выбрал первый, самый легкий способ.
Я, и без того напуганная, после слов этих заумных и вовсе со страху чуть не померла. А в голове все одна мысль крутилась: «Ведомо, откуда изгнали! Из Царствия Небесного тебя, Сатана этакая, попросили!» Лукавый – он ушлый. Засуетилась, собираясь домой, от греха подальше.
– Ольга Петровна, поздно уже, пожалуй, и я пойду, заодно Забаву проведу. Ночь темная, холодно. Мало что случается, не дай Бог, волки из лесу забредут.
Сердце мое оборвалось. Уж лучше волков стая, чем с доктором посреди ночи одной!
Яркая луна голубила сугробы, жестко скрипел под ногами снег. Доктор молчал, да я и не напрашивалась на разговоры. Лишь показалась моя избушка, задрала подол повыше и одним махом сиганула через снежный сугроб. Влетела в калитку, лишь в горнице оказавшись, отдышалась. Выглянула в оконце – Доктора на дороге уже не было, словно сквозь землю сгинул.
Изба за день выстыла. Разожгла я печку, сухой хворост мигом занялся. Помолилась Богу и спать собралась, но тут Волчок, собака моя дворовая, точно рассудком повредился, лаять начал, да так страшно, до хрипоты, до визга. Глянула в окошко – стоит у калитки женщина, должно быть хворая. Шатается, едва не падая.