Санта не успел указать неонацистам на логические ошибки в их рассуждениях; скины набросились на него всем скопом и жестоко замесили, хуже чёрной братвы, после чего отрезали ему слипшиеся от смолы бороду и волосы. Но этим дело не ограничилось. Найдя в мусорном баке выброшенные кем-то лохмотья, нацики нарядили в них Санту, а смолисто-перьевое бельё сорвали и сожгли.
Думая, что глумятся над расово неполноценным эмиграшкой, нацики, сами того не подозревая, помогли Санте обмануть федеральный розыск, потому что теперь он ничем не напоминал собственное фото, запущенное Родкинс в систему.
Активисты BLM наваляли ему за то, что Санта ни разу не осудил полицейский беспредел в отношении цветных. Активисты «Me Too» – за то, что он ни разу не выступил с осуждением сексуальных домогательств и токсичной маскулинности. Воинственные феминистки навешали Санте люлей только за то, что он гетеросексуальный мужик, самозванно узурпировавший право олицетворять дух Рождества и тем самым унизивший всех женщин. Ведь что мы празднуем в Рождество? Рождение младенца Иисуса. А рожают, как известно, женщины, значит, логичнее было бы сделать символом Рождества женщину, а не старого, жирного и заросшего волосами мужика. К тому же, обращаясь к детям, Санта всегда говорит «мальчики и девочки», вместо «девочки и мальчики», демонстрируя патриархальный шовинизм и супремасизм. Бродячий христианский проповедник набросился на Санту с тумаками, обвиняя его в том, что тот извратил образ христианского святого и превратил его в клоуна, балаганного скомороха. Борцы с педофилией отмутузили Санту за его якобы нездоровую тягу к детям, интерпретируя рождественскую раздачу подарков и обязательное сидение на коленях у Санты как особо изощрённую прелюдию к скрытому сексуальному домогательству.
Ежедневно Санта от кого-то огребал – от прохожих, у которых неумело выпрашивал подаяние, от обдолбаных подростков, которым было по приколу врезать бомжу, от других бомжей… Он хорошо умел ладить только с детьми, сказочными эльфами и оленями, и совершенно не знал, как выстраиваются, зачастую инстинктивно, жёсткие иерархические отношения среди взрослых в жуткой и безжалостной среде городского дна.
То, чего ни с одним святым не мог сделать сам дьявол, с успехом проделали люди. Бесконечная череда мытарств, лишений и побоев сломила дух Санты и повредила его рассудок. Уже к Пасхе никто бы не узнал в грязном, вонючем и явно помешанном бомже бывший символ Рождества – розовощёкого пухлого добряка на оленьей упряжке. Волшебство окончательно покинуло Санту, он в полной мере ощутил груз прожитых лет и всю тяжесть человеческого безразличия и отчуждённости.