Это не суд. Фарс и идиотизм. Зато все присутствующие находили в нем сакральный смысл и получали явное удовольствие. На лицах зрителей и обвиняющих я видела лишь мерзкие улыбки. Никакого сопереживания или хотя бы желания меня понять, разобраться в том, что произошло. Им был важен факт моей вины.
Я оказалась на Энтаре, буквально выдернутая из объятий наследника. Полуобнаженная, возбужденная и ошарашенная внезапным перелетом, не сразу поняла, что происходит.
Меня принудительно вернул на Энтар учебный обет, но попала я не на уроки, а под конвой. Не успела даже пикнуть, как на руках захлопнулись блокирующие магию кандалы. Почему обет раньше не сработал, не знаю.
Мы с Синаром пробыли на Ялмезе больше месяца. Как я поняла, все это время королевские архимаги-телепортеры призывали принца домой, но у них не хватало сил и ресурсов для переноса его из другого мира. Нужен был артефакт усиления, как в колеснице, но ими умел управлять только принц и его помощники, которые остались в другом мире. А еще я умела почему-то, перелетела же как-то к Лимии…
Обеты на крови работают несколько иначе: они могут достать мага даже из мира умерших, если печать крепкая, а невыполненное дело отмечено государственной важностью. Как мой учебный обет, например. Да только мертвые ничего уже не могут исполнить и часто такие магические обещания оборачивались для требователя долга плачевно: мертвые не любят, когда их тревожат. Говорят, что души обязанных остаются навеки призраками Мортема, недаром живым туда дорога закрыта.
Вот она сила обета. А их на Энтаре очень любят навязывать, я-то знаю.
И поэтому архимаги решили искать старшего наследника через возможного нападающего. То есть, меня – должницу академии.
Но нашли только меня.
Подозреваю, что тот, кто создавал мой призыв на Энтар, знал немного больше, чем озвучивает суд. Этот маг знал, что мы с принцем связаны, что, выйдя на меня, власти найдут и Синарьена, но мне это все равно не помогало. Вряд ли они понимают, что мы с принцем спаяны жизнью теперь.
Любава
Я медленно обвела взглядом присутствующих. От напряжения и изнеможения по щекам ползли слезы. На лицах незнакомых людей я не разглядела и капли жалости или сопереживания, только агрессия и неприязнь.
Зал загудел, неприятно заскрипели стулья, кто-то ликующе выкрикнул: «Казнить преступницу!», из другого ряда брякнули в поддержку: «Публично! Немедленно».