– Проверить. Аккуратно. В бой по возможности не ввязываться. Приказ ясен? – Олег говорил тихо, но голос его, несмотря на усталость, звучал твердо, как затвор автомата. В нем не было ни страха, ни показной бравады – только стальная, выкованная месяцами боев решимость и глухая, почти безразличная готовность ко всему.
– Так точно, – почти беззвучно ответил Ерохин, и Олег увидел, как напряглись худые плечи парня под бушлатом. Щетина на его щеках казалась ненастоящей, приклеенной. Совсем пацан.
Олег понимал его. О, еще как понимал. Он всех их понимал – и Витьку Семенова с его вечно угрюмым лицом, и молчаливого, как могила, здоровяка Игната. Страх – он как ржавчина, он сидит внутри каждого, даже самого матерого вояки. Он невидимо разъедает сталь воли, капля за каплей. И если дать ему волю, позволить этой ржавчине расползтись… пиши пропало. Страх парализует быстрее любой пули. Он сам чувствовал его холодные пальцы на своем затылке почти постоянно. Главное было – не оборачиваться.
Олег резко мотнул головой, отгоняя непрошеные, липкие мысли. Не время для рефлексии. Сейчас главное – выполнить задачу. И выжить. Да, черт возьми, выжить. Желательно всем вместе.
– Вперед, – почти беззвучно скомандовал он, и отделение, словно четыре бесплотные тени, скользнуло в черный проем разбитой двери, ведущей в неизвестность.
Олег шел первым. Автомат наизготовку, палец на спусковом крючке – привычка, въевшаяся под кожу. За ним – трое его бойцов, его глаза и уши на затылке. Он доверял им, как самому себе. Возможно, даже больше. Знал, что прикроют спину, не дрогнут, не подставят. Они прошли вместе через такое, что кровное родство показалось бы детской игрой в песочнице. Но все равно… каждый шаг в этом проклятом месте, в этом царстве разрухи и смерти, мог стать последним. Лотерея. Просто чертова лотерея, где на кону стояли их жалкие, никому не нужные, кроме них самих, жизни.
Они двигались осторожно, перебегая от одного укрытия к другому, стараясь избегать открытых пространств, которые простреливались со всех сторон. Олег то и дело замирал, вскидывая руку, и весь отряд застывал вместе с ним. Прислушивался, всматривался в сумрак коридоров и комнат, в разбитые окна соседних зданий. Внутренний голос, тот самый шепот интуиции, который он научился слушать за долгие месяцы войны, пока молчал. Но это ровным счетом ничего не значило. Тишина здесь была обманчива. Она могла взорваться в любую секунду оглушительной автоматной очередью или грохотом гранаты. Тишина здесь была хуже, страшнее любого звука. Она давила на уши, заставляя сердце колотиться где-то в горле.