– Я здесь, патера!
Резко замедливший шаг, Шелк чудом не поскользнулся на мокрой щебенке, раскатившейся из-под подошв.
– Здесь, здесь, в беседке, – пояснила майтера Мрамор, помахав ему рукой.
В полумраке Шелку едва удалось разглядеть за листвой оплетавшего беседку винограда черный рукав ее одеяний и блестящую сталью ладонь.
Изначальное буйство грозы унялось, отгремело довольно быстро, но дождь продолжался, нежно, ласково барабанил по земле и по листьям, кропил благословенной влагой изрядно иссохшие грядки с пряными травами.
«Встречаемся, будто любящая пара», – подумал Шелк, не без труда устояв на ногах, сдвинув в сторону мокрые виноградные плети и на мгновение задавшись вопросом, не думается ли и ей то же самое.
Впрочем, отчего ж «будто»? Именно как любящая пара. Майтеру Мрамор он любил, как любил покойную мать, как любил бы сестру, будь у него сестра, всеми силами старался снискать ее улыбку, выражаемую особым наклоном головы, одобрение, похвалу старой сибиллы, изношенной хемы из тех, на которых, когда сам Шелк был мал, а хемы вокруг имелись во множестве, никто не удосужился бы взглянуть дважды, которые не заинтересовали бы никого, кроме совсем уж малых детишек! Сколь одиноким он чувствовал бы себя посреди шумных скопищ народу, населявшего этот квартал, если бы не она!
Как только Шелк переступил порог беседки, майтера Мрамор поднялась на ноги и вновь села, как только сел он.
– Сиба, к чему эти церемонии, когда мы одни? Я ведь сколько раз говорил о том, – заметил Шелк.
Майтера Мрамор склонила голову так, что на ее неподвижном металлическом лице отразилось раскаяние.
– Забываю порой… прошу прощения, патера.
– А я вечно забываю, что тебя не следует поправлять, поскольку ты всякий раз оказываешься права, только выясняется это чересчур поздно. О чем ты хотела поговорить со мною, майтера?
Майтера Мрамор подняла взгляд к сводчатому сплетению виноградных плетей над головой.
– Дождь тебе не мешает?