Майтера Мрамор ободряюще закивала.
– Так показал он мне все молитвы, когда-либо вознесенные кому-либо из богов за наш мантейон. Видел я и детишек, молившихся здесь с первого дня постройки, и их отцов с матерями, и других людей, просто зашедших помолиться или явившихся к часу жертвоприношения в надежде разжиться кусочком мяса и молившихся, чтоб скоротать время. Видел я и ваши молитвы, молитвы всех сибилл, служивших здесь с самого начала. Не стану просить тебя в это поверить, майтера, однако я видел каждую из молитв, вознесенных тобою за наш мантейон, за майтеру Розу с майтерой Мятой, и за патеру Щуку, и за меня, и… и за всех, проживающих в нашем квартале, тысячи и тысячи молитв! Молитв, произнесенных стоя и преклонив колени, и за стряпней на кухне, и за мытьем полов. Видел я за молитвой когда-то служившую здесь майтеру Истод и майтеру Бетель – рослую, смуглую, с сонным взглядом…
Сделав паузу, Шелк перевел дух.
– А самое главное, я видел патеру Щуку.
– Это же просто чудесно! – воскликнула майтера Мрамор. – Просто прекрасно, патера!
Казалось, глаза ее ожили, замерцали, хотя Шелк и понимал, что этого не может быть, что все дело лишь в солнечных бликах на поверхности хрустальных линз.
– Итак, Иносущий решил исполнить все эти молитвы и поведал о сем патере Щуке. Патера Щука был просто счастлив! Помнишь, майтера, тот день, когда я прибыл сюда из схолы?
Майтера Мрамор снова кивнула.
– В этот-то день все и произошло. Иносущий ниспослал просветление патере Щуке и сказал… сказал: вот помощь, которую я… которую я…
Осекшись, Шелк неудержимо расплакался и сам устыдился собственных слез. В тот же миг дождь, словно подстегнутый струйками, стекавшими с его щек к подбородку, усилился, забарабанил по виноградным листьям куда чаще прежнего.
Майтера Мрамор подала Шелку большой чистый носовой платок белого полотна, извлеченный из рукава риз.
«Практична, как всегда и во всем, – подумал он, утирая глаза и нос. – Вот и носовой платок для малышей у нее припасен. Должно быть, в ее классе кто-нибудь хнычет каждый день. Вся хроника ее жизни писана слезами… а сегодня хнычущим малышом довелось стать мне».
– Полагаю, тебе, майтера, нечасто попадаются такие великовозрастные детишки, как я, – кое-как выдавил он.
– В классе, патера? Нет, таких больших учеников у меня никогда не бывало. А-а, должно быть, речь о взрослых, учившихся у меня в детстве? Многие из них гораздо старше тебя. Самому старшему сейчас лет шестьдесят или около, ну а до того… до того я еще не учительствовала, – ответила майтера Мрамор, вызвав из памяти реестр учеников и мимоходом, как всегда, упрекнув себя в том, что не обращается к нему почаще. – Вот, кстати… знаком ли ты с Чистиком, патера?