– Здесь ты и живешь? – спросил Шелк.
– Постоянного жилища у меня, патера, нет. Есть уйма берлог, а эта – ближайшая. Присаживайся. Не передумал еще мне исповедоваться?
– Нет, – подтвердил Шелк.
– Тогда придется сначала тебе меня исповедовать, чтоб я не напутал чего. Я-то думал, ты это понимаешь. Ладно… постараюсь ничего не забыть.
– Хорошо, так и сделаем, – кивнув, согласился Шелк.
Чистик немедля, с удивительным для такого дюжего парня проворством, без единого лишнего движения, опустился перед ним на колени.
– Отпусти мне грехи, патера, ибо грешен я перед лицом Паса и прочих богов.
Шелк отвел взгляд в сторону, как можно дальше от грубого, жесткого лица Чистика.
– Поведай мне обо всем, сын мой, и будешь прощен, ибо кладезь его милосердия неисчерпаем, – пробормотал он, как того требовал ритуал, не сводя глаз с улыбающегося лика Сциллы.
– Нынче вечером я убил человека, патера. Ты сам это видел. Звали его Калан. Тригла задумал Кошака продырявить, но тот оглоушил его…
– Битой для игры в кегли, – негромко подсказал Шелк.
– Слово-лилия, патера. Чистейшая правда. Тут-то Калан и полез за иглострелом, но я-то свой держал наготове.
– То есть он намеревался пристрелить Кошака?
– Думаю, да, патера. Он же порой на пару с Триглой работает… вернее сказать, работал.
– Тогда в твоем, Чистик, поступке нет никакого греха.
– Благодарю, патера.
После этого Чистик надолго умолк. Коротая ожидание в безмолвной молитве, Шелк вполуха прислушался к ожесточенной перебранке и грохоту тележных колес, донесшемуся с улицы. Мысли его порхали, что мотыльки, вновь и вновь возвращаясь к спокойным, слегка насмешливым, слегка печальным голосам, услышанным во дворике для игр в тот самый миг, как он потянулся за мячом, до сих пор оттопыривавшим карман, а главное, к бессчетному множеству всевозможных истин, которые стремился преподать ему обладатель этих голосов.
– Еще я ограбил пару дюжин особняков наверху, на Палатине. Вот вспоминаю сколько, – пояснил Чистик. – Про двадцать-то помню наверняка, но, может, и больше. А еще женщину избил. Девчонку по имени…
– Имя мне ни к чему, Чистик. Можно и без него.
– Скверно, словом, избил. Шикарную брошку ей отдал, а она решила еще что-нибудь у меня выманить. Ну, я не сдержался и врезал. Губу ей расквасил. Она в крик. Тогда я ей еще разок приложил, да так, что она на ногах не устояла. Говорит, неделю потом работать не могла. Пожалуй, не стоило ее так, патера.