– Если ты, патера, думаешь, что я или вот он, Кошак, решил тебя погубить…
Шелк покачал головой:
– Терпение. Вот переберемся туда, где поменьше лишних ушей, и я все объясню.
– Патера Щука меня однажды исповедовал. Майтера Мята пристала, как с ножом к горлу, я в конце концов и сказал: ладно, пускай. И выложил ему кучу всякого, чего не следовало.
– И сейчас, надо думать, гадаешь, не пересказал ли он чего-то из твоей исповеди мне, – продолжил Шелк, – и думаешь, будто я опасаюсь, как бы ты не прикончил меня, услышав, что я, в свою очередь, рассказал об этом кому-то еще. Нет, Чистик. Патера не сказал мне ни слова даже о самом факте исповеди. Узнал я о ней от майтеры Мрамор, а та – от майтеры Мяты, а уж та – от тебя самого.
Перейти к главному оказалось задачей отнюдь не из легких, и Шелк вновь поднес к губам бокал с бренди.
– Сегодня я совершу или по меньшей мере попробую совершить тяжкое преступление. Возможно – даже скорее всего, – при этом погибну. Разумеется, исповедовать меня могла бы майтера Мрамор или майтера Мята, но мне не хотелось посвящать их в подобные вещи. Затем я услышал от майтеры Мрамор о тебе и сразу же понял: ты подойдешь – лучше некуда. Согласишься ли ты, Чистик, меня исповедовать? Прошу… молю.
Насторожившийся было Чистик несколько успокоился, расслабился и, пусть не сразу, вновь выложил правую руку на стол.
– А ты, патера, за нос меня, часом, не водишь?
Шелк отрицательно покачал головой.
– Гляди, с такими шутками недалеко и до беды.
– А я вовсе не шучу. Я серьезно.
Чистик, кивнув, поднялся на ноги.
– Тогда ты прав: идем лучше, где поспокойнее. Жаль, жаль, я-то надеялся нынче дельце одно провернуть…
Следуя за ним, Шелк миновал заднюю дверь сумрачного подвала, далее лестница вывела их на простор ночи, загроможденный пирамидами бочек и тюков сена, а после оба, свернув в мощенный утоптанными отбросами проулок, пересекли с полдюжины улиц и подошли к заднему крылечку лачуги вроде заброшенной лавки. Звук их шагов пробудил к жизни неяркий зеленоватый светоч в углу неожиданно длинного помещения, и Шелк сумел разглядеть в полумраке койку со скомканными, изрядно засаленными простынями; ночной горшок; стол, вполне возможно перекочевавший сюда из только что покинутой таверны; пару простых деревянных стульев… и, как ни странно, вполне исправное с виду, работающее стекло, блеснувшее у противоположной стены. Окна по обе стороны от двери на улицу оказались наглухо заколочены, а одно из них украшал дешевый лубочный образ улыбающейся восьмирукой Сциллы, пришпиленный к доскам гвоздиками.