Когда в ту ночь они добрались до его дома и он уложил её на диван, она уже пришла в себя, перестала лепетать бессвязную пьяную чушь и, широко открыв свои мутные голубые глаза с тёмными кругами размазавшейся косметики под ними, молча уставилась на него. Что подумала она тогда, впервые увидев невысокого, худощавого, сутулого парня с заросшим щетиной лицом и усталыми глазами? Они не проронили ни слова, будто ничего не произошло. А потом она вдруг заплакала. Он был сбит с толку, почти растроган и зол. Зол на себя, потому что он, будто благородный рыцарь, вдруг решил оказать бескорыстную помощь обычной уличной девке, и зол на неё, потому что теперь эта самая девка сидела у него на диване, сжавшись в комочек, словно замёрзший бездомный котёнок, и плакала не как пьяная шлюха, а как испуганная маленькая девочка. Просидев так всю ночь, тупо уставившись в темноту, она уснула только под утро, а потом, сказав лишь спасибо и больше ни слова, пряча глаза, будто от стыда, и почему-то удивлённо поглядывая на него исподлобья, ушла, не оставив ему после себя ничего, кроме какой-то невнятной досады.
А теперь он боялся. Это был страх смерти. Может быть, впервые в жизни он был таким реальным, липким, будоражащим. Но, точнее, не сама смерть так пугала его, а рука, от которой она наверняка последует. Это было странное, жуткое чувство: знать своего палача в лицо и видеть это лицо, даже заглядывая в себя… Он всегда думал, что не боится смерти, очень часто – что жаждет её, но сейчас в глубине души жил первобытный панический ужас. Он ничего не мог поделать с ним. Да, он не бог, он боится смерти…
Если бы тогда, два года назад, странная прихоть не овладела им, сейчас он, быть может, наслаждался бы жизнью… или уже лежал в могиле. Но эта самая прихоть заставила его вернуться на ту дискотеку следующей ночью, хотя он ненавидел подобные места. И он снова встретил её там. Она подошла к нему и протянула бутылку пива. «Угощаю. Я вроде как должна тебе», – сказала она, улыбнувшись.