Ярина вернулась в избу. В углу, под половицей с вырезанным знаком Макоши, лежала материна вышиванка. Та самая, с узорами, которые меняли цвет при лунном свете: волчьи клыки становились серебряными, а звёзды – кроваво-красными. Она надела её, и ткань, холодная, как змеиная кожа, обвила тело.
– Прости, мама, – прошептала она, швырнув платок в печь. Огонь жадно лизнул ткань, и в дыму на миг возникло лицо – худое, измождённое, с глазами, как две провалившиеся в череп луны. Мать. Та самая, что умерла, сжимая в руках ножницы, чтобы «отрезать дочери божественную нить».
На пороге Ярина обернулась. В пустой избе, где даже тараканы боялись шелестеть усиками, на полу всё ещё пульсировал чёрный знак. Три круга. Три мира. Три ловушки.
– Я иду, отец.
Дверь захлопнулась сама, будто невидимые руки торопили её. А где-то вдали, за лесом, завыл волк – длинно, тоскливо, словно хоронил последнюю надежду.
Река Смердячая извивалась, словно змея, проклятая богами. Её воды, густые, как расплавленная смола, глухо булькали, выплёвывая на берег обломки костей и гниющие водоросли. Воздух здесь был тяжёл, пропитан запахом медного дыма и разложения – будто сама смерть выдохнула последний вздох и застыла в нём. Ярина стояла на краю обрыва, впиваясь пальцами в посох. Её серебряные волосы, выбившиеся из-под платка, светились в полумраке, как северное сияние над болотной топью. «Мать называла их петлёй на шее», – вспомнилось ей. Теперь эта петля превратилась в удавку.
Лодка появилась внезапно – не из воды, а из самой тени. Её каркас был сплетён из реберных костей, скреплённых жилами, а вместо вёсел торчали кривые сучья, обмотанные женскими косами. На носу, словно фигурка на страшной ладье Харона, восседала мавка. Её тело, полупрозрачное, как лёд на лужах ранней весной, переливалось синевой. Лицо – маска из ила с прорезями для глаз, где горели два уголька, вырванных из пепла забытых костров.
– Переправлю, Велесова дочь, – проскрипела русалка, и её голос звучал, как скрип гробовой крышки. – Но дай то, что блестит под твоим грязным платком.
Ярина ощутила, как под кожей заныла печать отца – чёрные знаки, выжженные судьбой. Она медленно сняла платок. Серебряные пряди рассыпались по плечам, и мгновенно воздух наполнился гулом – будто рой пчёл закружился вокруг неё. Это духи проснулись.