В конце апреля Рэдфорд был временно откомандирован в одно из отдалённых расположений полка. Вернувшись в Лохатынь спустя две недели, он первым делом подумал о Мильновиче. Ответы, которые он получил на свои расспросы, ввергли его в нечто вроде ужаса. Мильновича здесь больше не было; он отбыл домой к своим родственникам, получив то, что было названо шестимесячным отпуском по болезни, но все понимали, что это был просто законный способ оплатить ему лишние полгода перед окончательным увольнением.
«Он нарочно воспользовался моментом, – сказал себе Рэдфорд в гневном разочаровании; – он ускользнул от меня; но это ему не поможет – нет!»
С чувством облегчения он припомнил, что дом Мильновича, по слухам, был не так далёк от Лохатыни. Порасспросив ещё, он узнал к своему удовлетворению, что полтора часа быстрой езды отделяют его от деревни Беренов, где был расположен приход отца Флориана Мильновича.
Затем последовали несколько дней необычной для него нерешительности и смешанных чувств. Воспоминание о высокой сутулой фигуре, восковом лице и усталых серых глазах вставало перед ним как видение, преграждая ему путь. Печаль, которую он тогда почувствовал в старике, казалась ему слишком священной для вторжения.
Дважды его лошадь седлали для поездки в Беренов, и дважды отменял он свой приказ, пока утром четвёртого дня не пришла ему в голову мысль, представившая его затруднения в новом свете. Разве удерживавший его стыд не был ложным? Это решило дело. С того мгновения, как он понял, что щадит скорее себя, а не отца Флориана, его долг стал ему ясен. В полдень лошадь была оседлана, и Рэдфорд отправился в Беренов, решившись стойко перенести град упрёков, которым, по-видимому, встретит его пострадавшее семейство.
Стоял прекрасный вечер второй половины мая, однообразие прямой дороги отрадно смягчалось розовым цветением яблонь, попадавшихся время от времени среди лип и берёз, разбросанных там и сям по обеим сторонам дороги. Ближе к Беренову дорога становилась всё уже и извилистей, всё чаще попадались плодовые деревья, пока, наконец, в лучах заката всадник не въехал под бело-розовые триумфальные арки, казалось, воздвигнутые специально в его честь, коль скоро на дороге не было другой живой души, и готовые при малейшем дуновении ветра осыпать цветами его голову, плечи, и даже заполнить его карманы, пожелай он этого.