Двое обменялись быстрым взглядом, в котором была заметна тень удивления, и снова более молодой овладел собой первым.
– Точно. Эти-то замечания и есть причина нашего появления здесь. Когда и где встретим мы ваших представителей? – вопросил далее хорошо подкованный юнец, столь бойко, словно это не был его дебют в роли секунданта.
– В отдельной комнате гостиницы через час, – ответил Мильнович, успевший восстановить самообладание. – Это вас устраивает?
– Вполне, – ответили оба хором.
– Два джентльмена, которых вы найдёте в указанном месте, к тому времени получат мои инструкции и смогут действовать от моего имени. Думаю, это всё, что вы желали знать. Доброго вечера.
Резкое клацанье шпор, безмолвный взаимный салют, и снова Степан Мильнович один в своей комнате, стоит около стола и смотрит на закрывшуюся дверь.
Краткое время оставался он так, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Затем взгляд его оторвался от двери и остановился на свежих, грязных следах, что оставили после себя посланцы лейтенанта Рэдфорда. Он чувствовал в этот момент то, что французы называют «tombe des nues» («свалиться с облаков»). Даже если бы сам Рэдфорд ворвался в его комнату с обнажённым клинком, то и тогда бы он не был так поражён, как сейчас. Рэдфорд, не кто иной, как Рэдфорд, добродушный белокурый лейтенант с английским именем, чьей крови он жаждал менее всего!
В тот вечер они говорили о таком предмете, как церковный ритуал. Он пытался вспомнить, что же именно было сказано. Кто-то за столом спросил Рэдфорда, почему его не было за обедом.
– Потому что я торчал в церкви, – ответил Рэдфорд, – и в русинской церкви к тому же. Была моя очередь сопровождать людей и – вот невезенье! – как раз Вербное Воскресенье! Не было конца этой заунывности. Я уж думал, они вылижут пол дочиста своими поцелуями, – просто подвиг, скажу я вам, ведь уборка, по их понятиям, – излишняя роскошь.
– Полы в наших церквях моют перед каждым праздником, – заметил Мильнович и лицо его потемнело.
– А! Я и забыл, ты – один из них, Мильнович, – был беззаботный ответ. – Кстати, может быть скажешь, в чём смысл всех этих благословений хлеба, масла, или чего там ещё, над чем они бормочут молитвы? Попы после всё это съедают?
– Это не хлеб и не масло, – ответил Мильнович немного резко. – И попы это не едят. Это хлеб и соль, а благословение – это символ. Уверен, тебе лучше не высмеивать вещи, в которых ты ничего не понимаешь.