В памяти всплыли образы проповедника отца Джулиано Терразаса, итальянца с боливийскими корнями, служившего в полуразрушенной церквушке неподалёку. Тот не раз говорил Томасу: «Величие веры открывается лишь в полной безысходности». Но тогда Томас лишь рассмеялся про себя, считая эти слова красивой метафорой. А теперь, когда письмо стучало в его разум, высекая огненные искры страха, он начал чувствовать, как в глубине его существа прорастает сомнение: быть может, отец Джулиано был прав?
Здесь всплыли мысли: если нет никаких гарантий свыше, если никто не защищён от собственных решений, то Томас отвечает за каждый свой шаг. Но тогда любой шаг, который он предпримет, может оказаться роковым. Может ли это письмо стать самоисполняющимся пророчеством, именно, потому что он попытается избежать предречённой участи? А если он вообще не будет ничего предпринимать, разве это не будет тоже выбором – бегством в пассивную капитуляцию?
От этих рассуждений в душе Томаса прорезалась особая боль, острее даже, чем осознание нищеты. Он ощутил внутри парадокс: свобода, вместо того чтобы дарить ему окрыляющее чувство надежды, вызывала смертельное оцепенение, ведь действовать в пользу новой цели означало добровольно катиться по неведомому склону. Любая тропа могла стать дорогой к гибели.
Вдруг снаружи раздался скрип дверей, и Томас поспешил спрятать письмо в карман: в контору зашёл ночной сторож, мистер Лайонел Чендлер, некогда служивший в военно-морском флоте Его Величества, но давным-давно покинувший службу из-за контузии. Чендлер мельком взглянул на Томаса, пробормотал: «Поздно засиделись, сэр?», – потом, не дожидаясь ответа, пошёл дальше по коридору, проверяя окна и углы на предмет незапертых дверей.
Томас почувствовал, что у него больше нет сил оставаться здесь. Он погасил лампу, забрал свои бумаги и вышел в сумрачный вестибюль, где тени перекрещивались, образуя жутковатые контуры, словно намекая на что-то инфернальное. На улице задул порыв ветра, пронзительно холодного, и он, кутаясь в поношенное пальто, пошёл в сторону своего жалкого жилья, что располагалось на улице Монтгомери, где также квартировались выходцы из Нидерландов и Польши, выгнанные в дешёвые комнаты.
По дороге дождь хлестал по булыжникам, отбиваясь раскатами гулких капель от железных труб. Между освещёнными фонарями клубились пятна мрака, и Томасу казалось, что в этом тёмном пространстве мерцают чьи-то чужие взгляды. Может, то были лишь его собственные страхи, обретшие туманную форму. А может, где-то и вправду прятались воры, которым по нраву извлекать из зазевавшихся путников тощие кошельки.