– Я сделаю это, – сказал он, неожиданно для себя самого, но с решимостью в голосе.
Психолог улыбнулась. Она больше ничего не говорила. Это было нужно только ему – сделать первый шаг.
Прощание с родным городом было как последний взгляд на старую книгу, которую ты открыл несколько сотен раз, и теперь её страницы кажутся такими знакомыми, что хочется закрыть её навсегда, но не знаешь, что будет с тобой, когда ты поставишь её обратно на полку.
Виктор шагал по улицам, где каждый камень, каждый угол, каждое дерево говорили ему: «Ты здесь был. Ты всегда был здесь. Ты всё помнишь, и ты не забудешь».
Город провожал его как старого знакомого, с которым он провёл годы. В душе Виктора теперь было что-то неуловимое, что-то, чего он не мог распознать. Город был как закрытая дверь в старой квартире, которую он теперь видел снаружи, но она перестала быть его, и все ключи, что хранились в кармане, больше не открывали её. Страх был неотъемлемой частью этой утраты, как призрак, который не отпускал его, но в этом страхе не было боли. Это был просто новый опыт, ещё один шаг в неизведанное.
По дороге в аэропорт он как-то слишком заметно ощущал каждую пылинку на своей одежде. Каждая деталь этого прощания была наполнена тяжёлым, но неизбежным осознанием того, что он уходит, не зная, что за горизонтом.
В аэропорту он почувствовал, как подступает дрожь. Вихрь людей, как бесконечное море лиц, бесконечное движение туда и обратно, и в этом потоке он был как незащищённая капля, которая вот-вот растворится. Он пытался держать себя в руках, но каждый шаг, каждый звук – всё это было для него знаком новой пустоты, новой несостоятельности. Он не мог избежать этого ощущения, будто стал частью этого механизма, частью всего, что движется, но сам не имеет ни власти, ни контроля.
Он вспомнил, как на сеансе психолог сказала ему, что перемены – это как смена времён года. Осень, как перемена, унесшая все листья и обнажившая то, что скрывалось под ними. И теперь, в момент, когда его жизнь была наполнена этой осенью, он не знал, будет ли следующее утро зимним холодом или весной, полным свежего дыхания.
Он поднялся по трапу, и в этот момент казалось, что весь мир сжался до размеров его внутренних переживаний. И вот, в узком пространстве самолёта, он почувствовал, как его страх становится столь явным, что ему хотелось встать и сказать всем: «Я боюсь!». Но он не сказал. Он просто сел в кресло у окна и закрыл глаза. Пальцы сжались на подлокотнике, будто стараясь зацепиться за что-то твёрдое и знакомое, что-то, что осталось позади.