Приезд отца внес в сонную жизнь усадьбы суету. Арина Власьевна забегала, отдавая распоряжения по кухне и уборке господских покоев. Еремей выгнал мужиков чистить подъездную аллею от первого снега, покрикивая на них зычнее обычного. Сама Василиса, надев лучшее, хотя и скромное шерстяное платье, пыталась придать лицу спокойное и деловитое выражение, но руки ее слегка дрожали, когда она поправляла волосы перед зеркалом.
Василий Петрович прибыл к обеду – высокий, прямой, несмотря на свои сорок пять лет, с сединой на висках и обветренным лицом, на котором застыло привычное выражение суровой сосредоточенности. От него пахло дорогом табаком, кожей и морозом. Он коротко, но крепко обнял дочь, внимательно заглянул ей в глаза.
«Ну, здравствуй, хозяйка, – пророкотал он своим басом. – Как тут у тебя дела? Не разбежались твои орлы?»
«Здравствуйте, папенька. Все помаленьку, слава Богу», – ответила Василиса, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
После обеда, сытного, но прошедшего почти в полном молчании, отец пожелал осмотреть хозяйство. Василиса пошла с ним, кутаясь в теплую шаль. Они миновали господский дом, конюшню, амбары. Василий Петрович задавал короткие вопросы Еремею, который семенил рядом, стараясь выказать усердие. Отец кивал, хмурился, делал замечания. Василиса шла чуть позади, чувствуя себя провинившейся школьницей.
Когда они подошли к дровяному сараю, откуда доносился мерный стук топора, она увидела Ивана. Он колол дрова. Без шапки, несмотря на морозный воздух, его темные волосы разметались, на лбу блестели капли пота. Рубаха на нем была все та же, ветхая, едва прикрывавшая сильное тело. Он работал споро, с какой-то ожесточенной сосредоточенностью, словно вымещая на неподатливых поленьях всю свою глухую тоску и злость.
Еремей хотел было что-то крикнуть ему, но Василий Петрович остановил его жестом. Он несколько секунд молча наблюдал за работой Ивана. Василиса затаила дыхание. Что он видит? Просто крепостного за работой? Или что-то еще?