Ночью ей долго не спалось. За окном выла вьюга, и тени от качающихся деревьев метались по стене ее спальни, принимая причудливые, пугающие очертания. И среди этих теней ей все время мерещился темный силуэт у двери и глаза Ивана – глаза, в которых она увидела не только страдание раба, но и искру чего-то запретного, опасного и… волнующего. Мысль о нем, непрошеная, навязчивая, возвращалась снова и снова, вызывая и стыд, и страх, и странное, болезненное любопытство. Что скрывается за его молчанием? Какова его история? И почему именно его присутствие так нарушило хрупкое равновесие ее одинокой жизни в этом забытом поместье?
Глава 3. Первый снег и отцовский взгляд
Октябрь уступил место ноябрю, и однажды утром Василиса, подойдя к окну, увидела мир преображенным. За ночь выпал первый снег – робкий, негустой, но уже успевший припорошить стылую землю, крыши изб и голые ветви деревьев тонким, серебристым саваном. Пейзаж, еще вчера уныло-серый, обрел чистоту и какую-то холодную, торжественную печаль. Этот первый снег всегда вызывал в душе Василисы смешанные чувства: детскую радость от новизны и взрослую тоску по ушедшему теплу, предчувствие долгой, глухой зимы, которая заточит ее в стенах усадьбы, словно в темнице.
В этот раз к обычной меланхолии примешивалась и растущая тревога. Мысли об Иване, которые она тщетно пыталась гнать, возвращались с настойчивостью осенней мухи. Тот вечер у клавикордов, его силуэт в дверях, напряженное внимание во взгляде – все это не выходило из головы. Она стала чаще искать его глазами во дворе, ловить обрывки разговоров дворовых, пытаясь узнать о нем больше, и тут же стыдилась своего любопытства, своей непростительной слабости. Она – барыня, он – крепостной. Между ними – пропасть, которую не могли перелететь даже звуки Шопена.
Ее смятенное состояние усугубилось известием, которое привез запыхавшийся нарочный из соседнего уездного города: батюшка, Василий Петрович, едет с визитом. «Разведать обстановку», как он выражался. Сердце Василисы тревожно сжалось. Визиты отца всегда были для нее испытанием. Он осматривал все хозяйским глазом, строго спрашивал за каждую мелочь, и хотя никогда не был с ней жесток, его молчаливое неодобрение или короткий, по-военному отрывистый выговор ранили сильнее крика. А сейчас… сейчас ей было что скрывать. Не какой-то проступок или упущение по хозяйству, а нечто гораздо более туманное и опасное – состояние собственной души.