– Может, и лучше, кабы поймали, – не поднимая головы, проговорил Аким.
– Чего ж лучше-то, дяденька? А?
Захар опять потряс его за плечо.
– Из одной беды в другую попал.
– Сюда, стало быть, дяденька?
– Ну, чего пристал, Захарка? От своей доли не убежишь. Жалко мне тебя – то и говорю. Сиди лучше.
Захар заерзал на скамейке.
– Да, сиди, – заговорил он. – Тебе-то хорошо. Небось, как на тебя бы ожерёлок-то… небось, взвыл бы…
Аким покачал головой, но ничего не ответил. Он молча встал, достал с полки деревянную чашку с вареной картошкой, две луковицы, жбан квасу и деревянные ложки. Не торопясь нарезал он картошку, накрошил лук, посолил и залил квасом. Потом вздохнул, посмотрел на образ, перекрестился, сел на лавку и сказал:
– Ну-ка, Захар, хлебай…
– Сам ешь, – буркнул Захар, хватаясь за торчащую впереди рогульку. Губы у него задрожали, и он через минуту опять заговорил:
– Думал, жалеешь ты меня, дяденька Аким. Замок ведь лишь сбить. Неужто побоишься?
Аким положил ложку и внимательно посмотрел на Захара.
Не понять тебе, малый. Говорю – потерпи. Хуже будет.
– Заладил – хуже да хуже. А чего хуже?
– Эх ты, Захар! Понятия у тебя нет. То вольный я был, а то холопом стал. К заводу приписали. Заводской я ноне, крепостной. В неволе и жизнь кончать.
Захар замолчал и взял ложку.
Захар никак не мог уснуть. Рогатка не давала ему улечься на лавке. Как ни повернись – все мешает. То в лавку воткнется, так что не вздохнешь, то в руку ткнет. Стал было засыпать Захар, а одна рогулька воткнулась в паз между бревнами и душит, не пускает. Он взвыл. Почудилось – во сне домовой навалился.
Проснулся Захар рано утром, и такая обида его взяла! Никто ему пособить не хочет. Даже дяденька Аким не хочет рогатки сбить. Затвердил одно: хуже да хуже будет. Чего ж хуже? Дорогу сыскал бы. Как не найти дороги, – люди покажут. До бабки бы добрался, – жива еще, верно, старуха. Гнедко у нее тоже остался. Только бы ожерёлок ему сбили. Самому не сбить. А уж он бы добрался.
Захар сел на лавке и посмотрел в окно. Светать начинает. Побежать, что ли, назло в башкирское кочевье? Свои не хотят,– может, башкирцы собьют ожерёлок. Там у него знакомые есть. Кызметь, башкиренок, почтарем ездит.
Захар поглядел на Акима, – спит. Сегодня воскресенье – подольше поспит.
Он тихонько встал, натянул штаны и, как был, босиком, выбрался на крыльцо, постоял немного и пошел. Пусто. Бабы и те не встали еще – из труб дым не идет.