– Для чего это? – спросила я.
– Чхогын мокпи, – ответила Юль, что означало «корни и кора». – Наша грубая и жалкая пища. Она едва поддерживает жизнь, но ячменя в запасах почти не осталось, а новый ещё не поспел.
Острая тяпка вонзилась в землю, и комья разлетелись в стороны. Я выдернула жёсткий корень и увидела, что под ногти забилась грязь.
– Обычно я готовлю из того, что предлагают путники в обмен на проживание, – стала рассказывать Юль, вытирая пот со лба. На коже остались коричневые полосы. – Но дорогу перекрыли из-за охотничьих угодий, и теперь здесь мало кто ходит. Да и нет ни у кого чем торговаться. Налоги слишком высоки, у людей ничего не остаётся. Рисовые поля ван забрал себе, и народ больше не может ими пользоваться. Мы пробовали собирать дикие травы, но ван услышал об их питательных свойствах и лишил нас даже этого. Вот и приходится обходиться горькими дарами земли, пока не пополним запасы ячменя.
Она бросила пучок ярко-зелёной травы в корзину и вздохнула.
– От них болит и засоряется желудок.
– Зато мы не умрём, – прошептала я.
Работа была тяжёлая, и плечи у меня отчаянно ныли. Всё же я трудилась, не отрываясь ни на секунду, поскольку мучительный труд позволял хоть ненадолго забыть о пустом взгляде сестры. Однако другие воспоминания нагнали меня, схватили в свои лапы и утащили далеко в прошлое.
Мне четыре, я вдыхаю яркие лучи солнца, а Суён раскачивает меня на качелях, привязанных к крепкой ветви дерева. Наш звонкий смех пронизывает летний воздух.
Мне десять, и мы с сестрой отдаляемся друг от друга, но она всегда оставляет для меня последнее медовое печенье.
Мне пятнадцать, и сестра зажимает мои уши ладонями, чтобы я не слышала крики родителей.
Несколько месяцев назад мне исполнилось семнадцать. Все дни я проводила дома за вышивкой и жалобами на то, что в деревне нет достойных женихов. У меня даже не было сомнений, что брак – единственный способ исправить наше положение. Я постоянно обрабатывала ногти пастой из мятых цветов бальзамина и наотрез отказывалась марать руки тяжёлой работой. Мне следовало помогать сестре стирать наше окровавленное нижнее бельё каждый месяц, но и от этой обязанности я увиливала. Дрожащая и замёрзшая, она возвращалась с улицы, где вешала чистое бельё сушиться, чтобы затем снять его ещё до рассвета…