В дальнем углу стоял сейф – небольшая железная коробка с потертыми углами и тугой ручкой. Щетинин редко пользовался им, потому что денег, достойных запирания, в конторе не водилось. Внутри лежали старые дела, наган, несколько пистолетных патронов к нему и бутылка “Смирновской №21”.
Из-за плохо прикрытой форточки сквозняк шевелил пожелтевшие бумажные ленты на свёртках дел, свистел в щели двери. Где-то внизу, во дворе, кашлянул дворник, слышно было, как кто-то ругнулся, наверняка поскользнувшись на мокром булыжнике.
Щетинин стряхнул пепел в тяжелую жестяную пепельницу, уже полную огарков. Ещё одно утро, ещё одна работа. И, как всегда, без уверенности, что закончится этот день лучше, чем начался.
Ещё одно утро, ещё одна работа. Он уже потянулся к “Смирновской”, когда тишина старой конторы разорвал стук в дверь. Нерешительный, негромкий, но отчетливый удар по хлипкой двери. Такой, каким стучат люди, не уверенные, стоит ли им вообще входить.
Щетинин поднял голову, стряхнул пепел с папиросы в жестяную пепельницу и лениво бросил:
– Открыто.
Дверь чуть приоткрылась, затем шире. В проёме замерла женщина.
Она не была молода, но и старой назвать её язык бы не повернулся – лет двадцать пять, может, чуть больше. Лицо тонкое, с высокими скулами и правильными чертами, но усталость уже оставила на нём свои метки – легкие тени под глазами, тонкие морщинки у уголков губ. Губы крепко сжаты, словно она привыкла держать всё в себе.
Волосы тёмно-русые, гладко зачёсанные назад и собранные в узел на затылке, без лишних украшений. Только простая шпилька. Словно ей и хотелось бы подчеркнуть свою красоту, но обстоятельства не позволяли.
На ней было искусно перешитое платье из добротной шерсти. Приталенное, с аккуратным застегнутым воротничком и перламутровыми пуговицами, оно выдавало умелые руки, но и стесненные обстоятельства. Поверх платья – поношенное, но крепкое пальто не по размеру. Перчатки, связанные с удивительной тщательностью, но не кожаные, говорили о том же: талант и бедность шли рука об руку.
Она нервно покачивалась с пятки на носок, судорожно сжимая в дрожащих руках потертый ридикюль. Невысказанное словно комом стояло в горле.
Щетинин окинул её взглядом, выпрямившись в кресле. Его худое лицо, с резкими скулами и седеющей щетиной, казалось вырезанным из старого дерева. Тёмные волосы, спутанные под котелком, выбивались на лоб, а усталые глаза, глубоко посаженные, смотрели цепко, несмотря на мешки под ними.