Пробираясь через груды мусора и полчища тараканов, мы проникли в комнату. Ставить ящик и кардиограф было некуда. Садиться – и подавно. На диване у окна, в которое светило тусклое сентябрьское солнце, полусидя на боку располагался голый мужчина. Он часто дышал и смотрел на нас недобрым взглядом.
– Я вот с дачи приехала, а тут такое. – Вопрос о том, сколько времени горе-спутница жизни болящего провела на даче, был излишен. Я подошла ближе и, надевая перчатки, украдкой глянула на рабочий планшет в Вовиных руках. «Затрудненное дыхание. Употребление алкоголя». Получается, в любом случае надо начать с ЭКГ.
– Мой хороший, надо на спину повернуться, снять кардиограмму.
– Не могу. И не хочу. Уходите.
– Давайте я вам помогу, – я попыталась улыбнуться и взяла мужчину за крупные плечи. Не трогай! – прозвучало внутри. Серо-зеленый цвет кожи больного еще больше подчеркивал тотальную отечность.
– Анасарка[65].
– Вижу, блин. Анасарка, не то слово, – Вова жестом указал на область ниже живота. Половой член больного напоминал бутылку минералки, свисая под своим весом с огромной отекшей мошонки.
Я отпустила плечи и потрогала живот. Похожий на круглый глиняный горшок, он не поддавался пальпации. После моего прикосновения на коже остался вдавленный, будто на пластилине, след. Не трогай! «Господи, что ж делать-то с ним, не трогая?» – я негодовала.
– Вов, тут везде вода, – констатировала я, имея в виду ткани. Не нужно было быть крутым диагностом, чтобы распознать у бедолаги тяжелейшую и, вероятно, давнюю хроническую сердечную недостаточность[66].
Я еще немного помялась, пытаясь уложить-таки мужчину на спину. Но при каждом моем движении тестообразный агрессивно бурчал.
– Не трогай! – шипел бедолага, вторя Богу, который будто одергивал меня от тела, не давая ничего сделать.
На мгновение перед внутренним взором предстала картина. Будто старый сайгак, заплетаясь копытами, шкандыбает в укромное место умирать. Он еще жив, но за ним след в след воздухом идет стая стервятников. Они знают, что вот-вот немощный испустит дух и можно будет разодрать его по лакомым кусочкам. Уже наяву я почувствовала запах. Это был запах смерти. Он не был омерзительным. Его пронзительная неизбежность несла очищение и омывала кишащую зверьем комнату. Вова будто побывал со мной в той степи. В его глазах читалось: