Воздух был пропитан сложным парфюмом истории: терпкая сладость старой бумаги, ванильный призрак клея из переплетной мастерской миссис Дэвис, её предшественницы, чья тень до сих пор витала у окна с геранью, горьковатая нота дубовой полироли и – сегодня особенно явственно – озоновая свежесть и запах мокрой глины, доносимые затяжным апрельским дождем, превратившим мир за высокими стрельчатыми окнами в акварельный этюд сепии и индиго. Дождь барабанил по меди карниза свой монотонный, гипнотический ритм.
Элла катила скрипучую латунную тележку (скрип этот был так же привычен, как тиканье часов «Густав Беккер» над стойкой) к секции «Редкие издания». Её личное святилище. Здесь сумрак был глубже, лучи света, пробивавшиеся сквозь пыльные стекла, казались густыми, почти осязаемыми столпами, в которых лениво танцевали мириады пылинок – золотая взвесь прошлого. Здесь книги не просто стояли рядами – они дремали, храня в себе не только тексты, но и отпечатки пальцев давно ушедших читателей, призраки их вздохов, следы загнутых уголков страниц – маленькие тайные знаки общения сквозь время. Здесь Элла чувствовала себя не винтиком системы учёта, а скорее весталкой при храме умолкнувших голосов.
Её пальцы – чуткие, привыкшие к диалогу с бумагой, к её гладкости и шершавости, к хрупкости ветхих страниц – скользнули по корешку, выбившемуся из стройного ряда. Чужой. Холодный под подушечками пальцев, словно кусочек льда, забытый в летний день. Книга была толще, тяжелее, облачена в кожу цвета грозовой тучи перед рассветом, индиго, втягивающий в себя свет. Ни единой буквы на корешке. Лишь тисненый в центре обложки символ – сложная вязь спиралей и острых углов, одновременно похожая на древний лабиринт, ключ и застывшую молнию. От книги исходил аромат, выбивающийся из общей гаммы библиотеки – не бумага, не пыль, но сухие степные травы, щепотка неведомых специй и… едва уловимый, тревожный запах озона, как перед ударом молнии.
Любопытство – тот внутренний огонь, что одновременно согревал и грозил опалить её тихую жизнь – вспыхнуло неудержимо. Элла, почти не дыша, высвободила фолиант из плена соседей. Он лег в руки с неожиданной тяжестью, словно был вырезан из камня. Потускневший бронзовый замочек в виде сплетшихся змей оказался не заперт. Сердце Эллы, обычно размеренно отбивавшее секунды в унисон с часами, споткнулось и забилось часто-часто, как птица в клетке. Она знала этот стеллаж как свои пять пальцев. Этой книги здесь не было вчера. Она бы почувствовала её присутствие, её… чужеродность.