Каждый шаг вверх был как вызов – этим джунглям, этой ночи, моему прошлому.
Я шёл. Шёл, шёл и шёл.
Каждый шаг отнимал остатки сил, сжигал последние крохи энергии, что ещё держали меня на ногах. Адреналин, что раньше гнал меня вперёд, начал угасать. С его уходом пришла усталость – тяжёлая, вязкая, как болотная вода. Боль в руке вернулась с новой силой, тупая и глухая, но теперь она не жгла – она тянула вниз, словно груз. Хотелось просто сдаться. Присесть. Прилечь. Упасть на влажную землю и закрыть глаза. Пусть джунгли делают со мной что хотят.
Я не знал, что меня двигало. Не страх. Не надежда. Что-то другое – может, злость. Может, обида. Может, просто та самая картинка, которая не отпускала – лицо Пауля, искажённое, когда он кричал на площади, выкрикивал моё имя у храма, выдавливая из себя ложь, словно мёд на нож. Всё смешивалось: боль, грязь, лица, кровь, тряпка на руке, шепот сестры Майи, её взгляд в землю… и я. Один среди этого всего.
Но я всё равно шёл. Сгибался, спотыкался, цеплялся за стволы, вздрагивал от каждого звука. Иногда полз. Но не останавливался.
В какой-то момент земля под ногами стала ровнее. Воздух чуть посвежел. Листья перестали висеть над головой, и я понял – я вышел на гребень холма.
Зарослей здесь было гораздо меньше. Будто сама природа решила очистить эту вершину от лишнего. Я стоял на небольшом плато, высоко над всем – отсюда открывался почти круговой обзор. Впервые за долгое время я мог видеть далеко. Настолько далеко, что казалось: мир растянулся до самого края неба. Внизу лежало зелёное море – бесконечные джунгли, покрытые ещё сонной, влажной тьмой. Но эта тьма уже начала отступать.
На горизонте разгоралась заря.
Первый рассветный свет, пробиваясь сквозь тонкие облака, ложился на верхушки деревьев, окутывая их мягким сиянием, превращая в нечто новое. Всё вокруг окрашивалось в неестественные, свежие цвета: тёмный изумруд, пепельное золото, глубокий синий. Как будто кто-то заново перекрашивал мир – не спеша, мазок за мазком.
Ещё один день.
Ещё один шанс на жизнь.
И это был не просто рассвет. Для меня – это был символ. Начало чего-то другого. Нового. Не лучшего. Не чище. Но другого. Моей новой жизни.
Жизни голодной, холодной, избитой, уставшей, истощённой. С телом, которое болело и шаталось, и с рукой, которой больше не было. Но злой. Упрямой. Я знал: я не вернусь. Не буду тем, кем был.