– Этого я не могу вам сказать.
– Послушайте, сударь… то есть полковник, вы можете мне доверять. Мы знакомы с Рудольфом Адлером двадцать лет, я лучший друг семьи, Самуил мне как сын. Я должен поговорить с Ракель. Ее муж тяжело ранен, он в больнице.
– Я ей передам, но не знаю, что можно сделать в таких обстоятельствах, – стоял на своем ветеран.
– Скажите ей, чтобы она готовилась эмигрировать как можно скорее. Как только мы сможем забрать Рудольфа из больницы, они должны уехать из страны. Многие евреи уже уехали. Рудольф планировал сделать то же самое. После того, что произошло ночью, никто из них не будет здесь в безопасности. Они должны уехать, от этого зависит будущее Самуила. Вы понимаете?
– Понимаю.
– Вы должны убедить ее, полковник. Ракель очень привязана к своему отцу, к дому, но мы подошли к такой черте, когда это вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю, поверьте.
– Мне вы можете не рассказывать, господин Штайнер.
– А еще скажите ей, что они не потеряют ни квартиру, ни врачебный кабинет. Ракель не знает, но недвижимость переписана на мое имя, ее не могут конфисковать.
* * *
Штайнер вернулся в больницу. При свете дня масштабы разорения стали видны воочию. Улицы были покрыты мусором, осколками стекла и обломками мебели, еще теплились угли костров, в стенах магазинов и домов зияли огромные бреши. Агенты службы безопасности прочесывали дом за домом и складывали в машины документы и архивы, вынесенные из контор и синагог, – сами здания подлежали сожжению. Вышел приказ депортировать мужчин-евреев. Длинные ряды арестованных двигались к грузовикам, на которых их должны были доставить в концентрационный лагерь, а родные с тротуаров махали руками, проливая слезы. Горожане большей частью сидели по домам, но были и такие, кто из расовой ненависти или чтобы подольститься к нацистам встречал колонны задержанных плевками и оскорблениями.
Придя в больницу, Штайнер обнаружил, что ситуация изменилась. Ночную сумятицу сменила военная дисциплина, никто не мог ни войти, ни выйти в обход постов. Власти составляли список пациентов и отбирали евреев, которые могли держаться на ногах, чтобы депортировать вместе с другими. Петер не смог выяснить, попал ли Рудольф Адлер в их число, однако предположил, что, учитывая тяжесть ранений, тот вряд ли способен передвигаться.