Кто говорил, что времени нет, что летящая стрела на самом деле не летит, был чертовски прав: именно такую свою характеристику время обнаруживает в больничных очередях. Здесь действительно черепаха не обгонит Ахилла, поскольку тут нет никакого движения, только статика в своем совершенном виде. Да и тем более, не важно, как ты быстро бегаешь, очередь движется со своей скоростью, игнорируя индивидуальные возможности, и бессмертие Ахилла не помогло бы ему, ведь в очереди так много обладающих ядом и бьющих в слабые места.
Конечно, Брутто было грех жаловаться. Сплелись бы нити мойры как-нибудь иначе, сведи они его с каким-нибудь майором с желанием стать майордомом, и он оказался бы в куда более худшем пространстве на более длительный временной отрезок, хотя последнее предельно спорно. Так или иначе, но он стойко маршировал по пылающей от лета набережной, а вокруг него чуть ли не в духе «Весны Священной» кружились веселые и беззаботные граждане, радующиеся погоде и нежности природы. Они кружились на зеленеющих аллеях и рядом со свежеокрашенными дешевой эмалью заборами, среди древних скульптур и домов, вдыхая смрад затлевших и влажных подвалов, в которых уже не одно поколение бездомных проводило славные деньки.
Общее приподнятое настроение только угнетало Брутто. В конце затяжного пути он в очередной раз поднимал глаза, буквально щупая окружение, пытаясь отыскать табличку с названием. Его шея хрустела, и блеск начищенных букв, ослепляя, сообщал: «Наркологический кабинет №25». Полуразбитые стены из кафеля, замызганные бетонные лестницы, отколовшиеся по краям, которые вот-вот должны низвергнуться в тартар. Брутто искренне верил, что такие здания сразу строились поломанными, как отдельный архитектурный стиль – арт-стагнация. Всё было увядшим, обветшалым, напоминавшим цветы, которые забросили. Врачи и медсестры вторили обстановке
Груди их свисали до пола, а череда черных, как уголь, и редких усов скрежетали о потолки и стены. Казалось, что еще немного, и они окончательно потеряют человеческий вид, превращаясь в живое воплощение инсмаутской внешности. Врачи и медсестры, словно каракатицы, разбегались при виде человека не из своего круга; слово «пациент» звучало из их уст как шипящее проклятье. Они тут же стремились забиться в темные углы, куда не проникал свет через мутные и толстые больничные стекла.