Глава 1. Московская пыль на казачьих корнях
Здание Наркомата Коммунального Хозяйства громоздилось на углу, серое и невыразительное, как большинство строений в этой части Москвы. Окна были узкие и грязные. Анна Савченко, маленькая, почти незаметная фигурка среди них, проводила свой день, как и все остальные: стук клавиш ее печатной машинки сливался в единый, нескончаемый гул, заполняющий все пространство огромного зала. Воздух был спертым, пропахшим дешёвой махоркой, пылью и затхлой бумагой – характерный запах любого советского учреждения. Ее пальцы, привыкшие к точности и скорости, летели по клавишам, печатая очередной бесконечный отчет о распределении топлива для городских котельных. Каждое нажатие на неë – это еще один шаг в её тщательно выстроенной, бесцветной жизни. Дмитрий Сергеев, её возлюбленный, был полной противоположностью этому серому миру. Высокий, светловолосый, с искренним и немного наивным взглядом, он являлся символом верой в светлое будущее, которое строилось здесь, среди этих же бесцветных стен. Сын рабочего, Дмитрий, с ранних лет воспитывался в революционных идеалах, и его преданность Ленину и делу партии граничила с религиозным фанатизмом. Он работал инженером-проектировщиком, и его планы на будущее были масштабными – он мечтал о создании новой, комфортной Москвы, о городе, где каждый сможет ощутить тепло и уют. Анна любила его за его открытость, за его веру в лучшее, за его нежную заботу, но именно эта наивность пугала ее. Она знала, что в мире, где правит страх и подозрение, такая слепая вера может стать смертельной. Сегодня он застал её за работой. "Анюта, вот, чай," – сказал он, ставя на край стола кружку с дымящейся жидкостью, цвет которой мало напоминал чай, – скорее, это был отвар из неизвестных трав. "Ты опять засиделась до обеда," – добавил он с легкой укоризной, присаживаясь рядом. Она улыбнулась, стараясь, чтобы ее взгляд не выдал ничего лишнего. "Спасибо, Дим. Я скоро закончу," – ответила она, стараясь скрыть напряжение, которое сковывало ее. Она не могла рассказать ему о кошмарах, которые преследовали еë по ночам, о том, что её прошлое, спрятанное за маской тихой машинистки, грозит её настоящему. Внезапно, раздался скрипучий голос тëти Клавы, старой машинистки, известной своим чутьëм на сплетни и невероятной осведомленностью в делах Наркомата. Она постоянно оглядывалась, опасаясь невольно услышанных слов. "Слышали, опять чистки? Прямо как на охоте за зайцами – кого поймают, тому и конец!" – прошипела она, при этом, поджав губы, и бросив на Анну быстрый, оценивающий взгляд. В её словах читался не только интерес, но и немой ужас перед возможными последствиями. Анна почувствовала, как по позвоночнику пробежала ледяная дрожь. Чистки в Наркомате были обычным делом, волны репрессий сметали все на своем пути, оставляя за собой лишь пустоту и страх. Память о станице, о запахе полыни и о свободе, о которой она могла только мечтать, словно удар молнии пронзила её. Вечером, вернувшись в свою комнату в тесной коммуналке, Анна ощутила привычную тесноту и духоту. Стены обступили её, словно враги. Запах старой мебели и сырости удушал. Она вытащила из сумки небольшую посылку из Ростова-на-Дону. Это была старая, потрепанная шкатулка, внутри которой покоилась родословная семьи Савченко и старый кожаный дневник её деда, полковника Ивана Савченко. Его почерк был суров, как сам дед. Слова, выведенные пером, рассказывали не только о Гражданской войне, но и о его ненависти к большевикам, о его презрении к новой власти. Дневник был не просто летописью событий – он был исповедью, криком о боли, ненависти и отчаянии. Анна читала о зверствах, совершенных по обе стороны баррикад, о кровных расправах, об уничтожении целых деревень. Описания были настолько жутки, что по коже Анны пробегали мурашки. Но это было не только о ненависти. В строках она видела и гордость, и верность традициям, и глубокую привязанность к родной земле.