Когда они вышли на улицу, Ваня неловко наклонил над ней зонт, сам при этом оставшись под дождём. Катя покачала головой, но не стала протестовать. В этот момент она ещё не знала, что этот долговязый недотепа с добрыми глазами вскоре перевернёт её жизнь так же эффектно, как только что перевернул библиотечный стеллаж.
Дождь лился косыми струями, застилая город серебристой дымкой, но они его почти не замечали. Шли по лужам, не пытаясь их обходить, смеялись над чем-то незначительным, и Ваня вдруг осознал, что за последний час сказал больше, чем обычно за неделю. Катя слушала, кивала, вставляла колкости, но без едкости – так, чтобы он понимал: она дразнит его не со зла, а потому что ей… интересно.
– Ну и что, что анекдот несмешной? – Катя фыркнула, отряхивая мокрую прядь от лица. – Зато ты его рассказал так, будто от этого зависит твоя жизнь. С таким выражением лица даже телефонную книгу можно зачитать как триллер.
Они стояли под её подъездом, оба промокшие до нитки. Ваня понимал, что должен уходить, но ноги отказывались слушаться. Капля дождя скатилась с его носа, и Катя, не раздумывая, стёрла её пальцем.
– Ой, – пробормотал он.
– Ой, – передразнила она, но глаза её светились теплом.
Тишина. Только шум дождя и учащённое дыхание. Ваня наклонился – неуверенно, будто боясь спугнуть момент. Катя приподнялась на носках…
– Кать, это ты?! – распахнулась дверь подъезда, и на пороге возник сосед с таксой на поводке. – Опять без зонта, бестолковая?
Такса, не оценив романтичности момента, радостно бросилась обнюхивать Ванины кроссовки.
– Да, дядя Миша, это я, – вздохнула Катя, но Ваня поймал в её голосе смешок.
– Ладно… – Иван отступил на шаг, пряча растерянную улыбку. – Тогда… эээ… может, в субботу?
– В субботу я работаю.
– А в воскресенье?
– В воскресенье ты подожжёшь мне кухню, да? – она скосила глаза, но протянула телефон. – Записывай номер. И лучше заранее гугли, как тушить фламбе.
Когда Ваня уходил, обернувшись на прощанье, Катя всё ещё стояла под дождём, пряча улыбку в воротник куртки. А он, споткнувшись о бордюр, понял: что-то в его размеренной жизни безвозвратно сломалось. И, кажется, это было начало.