– Она не принадлежит ни тебе, ни всем вам вместе взятым! – Маммон наклонился к слуге, его голос стал шипеть. – Вы жрёте то, что я вам даю, и благодарите за это. Но запомни: она не пища. Никогда.
Он снова замахнулся и ударил слугу так, что тот издал слабый стон и замер на полу. Маммон выпрямился, отряхнул рукава своего костюма и бросил взгляд на остальных.
– Если кто-нибудь из вас ещё раз поднимет этот вопрос, – он посмотрел на них, и его голос стал холодным, – я вас друг другом накормлю.
Слуги замерли, не осмеливаясь даже взглянуть в его сторону. Маммон, удовлетворённый их молчанием, отвернулся и вернулся на своё место, где, казалось, снова погрузился в свои мысли.
Среди общей тишины, наступившей после гнева Маммона, один из слуг, решив проявить любопытство, осмелился задать вопрос. Это был Сафир – один из самых преданных и рассудительных среди его приспешников.
Сафир осторожно подошёл ближе, не поднимая головы, и сказал:
– Господин, позвольте задать вопрос… Почему вы так заботитесь об этой девочке?
Маммон, услышав эти слова, медленно поднял взгляд на слугу. Его глаза блеснули, и на лице на мгновение промелькнула странная смесь раздражения и задумчивости.
Он встал, сделав шаг ближе к Сафиру.
– Ты не понимаешь, – сказал он холодно, но с ноткой странной мягкости, словно эта мысль была слишком глубокой для простого объяснения. – Она – моё спасение.
Сафир удивлённо посмотрел на Маммона, не смея перебивать, но тот, махнув рукой, отвернулся. Видя, что Маммон погрузился в свои мысли, всё же набрался смелости и задал уточняющий вопрос.
– Господин, вы знаете, что я всегда был вам верен, – осторожно начал он. – Если она действительно важна для вас, я хотел бы понять, почему вы называете её своим спасением. Ведь вы редко признаёте что-либо столь значимым.
Маммон остановился и повернулся к своему слуге. Его взгляд смягчился, а голос стал задумчивым, словно он позволял себе редкую искренность.
– Сафир, ты, как всегда, хочешь знать больше, чем положено, – произнёс он, но в его словах не было злобы. – Хорошо. Ты долго служишь мне и, возможно, имеешь право знать.
Он медленно прошёлся по комнате, словно собираясь с мыслями, а затем остановился у окна, глядя на огни города.
– Ты знаешь, что я питаюсь жадностью. Она – моё топливо, моя суть. Но чем больше я поглощаю её, тем сильнее понимаю: это место… этот мир, которым я правлю, – мёртвая пустошь. Здесь всё, даже души, отравлено алчностью. Ничего чистого, ничего истинного.