Глава 2: Кровь пристани
Оля Дымова спустилась к пристани, где Кама лизала гниющие доски, её воды блестели масляными пятнами, как шкура зверя, что только что всплыл из глубины. Ветер нёс запах тины и железа, цеплялся за её рыжие волосы, а рюкзак с куклой-зернушкой тёр плечо, будто напоминая о прошлом шаге. Компас на шее дёрнулся, стрелка застыла, указывая на реку – не на север, а туда, где карта деда, найденная в доме, алела меткой: “Кровь пристани зовёт.” Оля сжала её в кармане, чувствуя, как уголь пачкает пальцы. Дед рассказывал ей о купцах у очага: “Они топили баржи, Оля, чтобы спрятать грехи. Но Кама не прощает.” Теперь она стояла здесь, и река смотрела на неё, как глаз, что ждал слишком долго. Доски скрипнули под сапогами, и вода у берега взбурлила – не волны, а сотни мелких рыбин, чьи спины сверкали, как осколки ножей. Они закружились, сливаясь в фигуру – высокий силуэт, сотканный из чешуи, с руками, что текли, как струи. Вумурт, дух Камы, поднялся перед ней, его лицо было мозаикой из рыбьих глаз, а голос – плеском, что резал уши: “Кровь за кровь, девочка. Докажи, что твоя стоит моей.” Оля знала: он не просто водяной – он был гневом реки, отравленной ртутью и жадностью купцов, чьи баржи гнили под водой. Она шагнула к краю, заметив блеск среди досок – ржавая цепь, обмотанная вокруг сундука, что торчал из ила. Рыбы рванулись к ней, их зубы клацнули у сапог, и Оля отпрянула, чувствуя, как старый страх – вода, сжимающая горло – лезет из памяти. “Я не отдам кровь,” – подумала она, но Вумурт наклонился ближе, его чешуя зашуршала: “Тогда отдай чужую.” Оля сглотнула, её рука скользнула к рюкзаку, но вместо куклы она вытащила нож деда – маленький, с рукоятью из берёзы, что он дал ей в детстве: “Бери, Оля, это твоя сила.” Она полоснула лезвием по ладони – не глубоко, но достаточно, чтобы кровь капнула на доски. “Это за тебя,” – шепнула она, думая о деде, чья тень мелькнула в воде в ту первую ночь. Рыбы замерли, Вумурт издал звук – не крик, а гул, как баржа, что тонет, – и отступил, растворяясь в реке. Цепь дрогнула, сундук всплыл, и Оля рванула к нему, открыв крышку. Внутри лежало письмо, размокшее, но читаемое: “Я вызвал гнев Кылдысина, спасая тебя. Ищи склон.” Чернила расплылись, но подпись деда – резкая, как выстрел – жгла глаза. Вода плеснула за спиной, и галька хрустнула. Оля обернулась – Владимир Соколов стоял у края пристани, его чёрный плащ хлопал на ветру, а ожог-клык на руке багровел, как свежая рана. Он шагнул к ней, но рыбы рванулись из воды, их чешуя брызнула, как иглы, и врезалась в его плечо. Владимир рухнул на колени, выругался, и кровь потекла по его перчатке – тёмная, с запахом металла. – Уходи, Дымова! – рявкнул он, отмахиваясь от роя. – Ты знаешь, что он сделал? – бросила она, сжимая письмо. Рыбы кинулись снова, но Оля рванула к берегу, перепрыгнув доску, что треснула под ногой. Владимир остался позади, борясь с Вумуртом, и его крик смешался с плеском, пока она бежала к склону, чувствуя, как кровь капает с ладони – не её плата, а долг, что Кама ещё потребует. Загадка духа: Чью кровь ты бы отдал реке, чтобы она отпустила тебя?