Глава 4: Пыль жерновов
Оля Дымова остановилась у мельницы, её стены высились над Камой, как остов корабля, выброшенного на берег. Камень потемнел от времени, крыша провалилась в углу, и сквозь щели пробивался запах – не зерна, а плесени и чего-то кислого, как прогорклое масло. Рюкзак с куклой-зернушкой давил на плечо, компас на шее качнулся, стрелка указала внутрь – туда, куда вела табличка с каменных купцов: “Ищи мельницу.” Оля сжала порезанную ладонь, чувствуя, как корка крови трескается. Дед рассказывал ей о мельниках у реки: “Жадные купцы давили их, Оля, но некоторые делились мукой с сёлами. Правда всегда где-то посередине.” Она толкнула дверь, и та поддалась с визгом, будто рвала ржавые цепи. Внутри пыль висела в воздухе, как туман, лучи солнца падали через дыры в потолке, освещая жернова – огромные, неподвижные, с бороздами, что напоминали шрамы. Оля шагнула к ним, и пол дрогнул – не от её веса, а от шороха, что поднялся из углов. Сотни крыс рванулись из тени, их когти скребли доски, глаза сверкали, как угольки. Они закружились у жерновов, сливаясь в фигуру – сутулый мельник, чья кожа была сшита из серых шкур, а лицо – маска из крысиных морд, шевелящихся, как живые. Кутысь, дух забытых мест, уставился на неё, его голос был скрипом зубов: “Назови правду о моей дочери, девочка. Или станешь пылью.” Оля знала: он стерёг не просто мельницу, а память о тех, кого жадность купцов загнала в Каму – дочерей мельников, что тонули от нищеты. Она шагнула ближе, заметив блеск под жерновом – журнал, зажатый между камнями, с обугленной обложкой. Крысы рванулись к ней, их хвосты хлестнули по сапогам, но Оля вскинула руку с ножом деда: “Я найду её.” Кутысь издал звук – не крик, а скрежет, как лезвие по кости, – и жернова зашевелились, поднимая пыль в вихрь. Оля рванула к журналу, схватила его, и страницы раскрылись сами – не записи, а зеркало, гладкое и холодное. В нём мелькнула картина: дед, по пояс в воде, тянет девочку в белом платье, её волосы плывут по Каме, а за ним – тень с гербом Соколовых, что бьёт его в спину. Оля замерла, дыхание сбилось – не от пыли, а от правды: “Он спасал её, а они убили его.” Крысы взвизгнули, Кутысь шагнул к ней, его лапы оставляли следы в пыли: “Назови имя!” Оля сжала нож, её голос дрогнул, но она выдохнула: “Соколовы забрали её у тебя.” Жернова остановились, крысы рассыпались, и журнал упал к её ногам, открыв новую страницу: “Ищи библиотеку.” Оля сунула его в рюкзак, чувствуя, как зёрна куклы шевельнулись, будто просыпались. Дверь треснула за спиной. Оля обернулась – Владимир Соколов ввалился внутрь, его плащ был в пыли, ожог-клык на руке гноился, а плечо кровоточило от рыбьих укусов. Он кашлянул, сплюнув чёрную слизь, и бросил ей свёрток – тот же журнал, но другой, с гербом его семьи. – Мой брат убил мельника, – прохрипел он, его глаза были тёмными, как Кама. – Я украл это у тебя на пристани. Бери. – Почему теперь отдаёшь? – спросила она, отступая к жерновам. Владимир шагнул ближе, но пыль взвилась, крысы рванулись к нему, и он рухнул, закрыв лицо руками. Оля выскочила наружу, слыша, как Кутысь шепчет через скрежет: “Правда названа. Но долг не оплачен.” Загадка духа: Какую правду ты бы назвал, чтобы унять крик прошлого?