Для Элеоноры Блэквуд был больше, чем руины. Он был симфонией тишины, партитурой, написанной ветром на нотном стане трещин. Он был обещанием разгадки – не столько исторической, сколько… личной. Ее пальцы, чья кожа помнила прохладную гладь архивных фолиантов и шероховатость черепков забытых эпох, зудели от почти непристойного желания – прикоснуться к этим шрамам, ощутить пульс остановившегося времени. Здесь, на границе мира людей и царства теней, ее привычное одиночество – не тоскливое, нет, скорее, самодостаточное, выкристаллизовавшееся в тиши библиотек – обретало новую глубину. Оно смешивалось с тяжелым, как погребальный саван, дыханием веков, с запахом небытия. «Что ты такое, Блэквуд?» – беззвучно спросила она, и вопрос ударился о камни и вернулся эхом в ту пустоту внутри нее самой, которая жаждала не просто знаний, но ответа. Ответа на вопрос, которого она сама еще не сформулировала. Быть может, она искала здесь не историю крепости, а фрагменты собственной, еще не написанной души?
Она решительно шагнула под изъеденную временем арку ворот, где когда-то грохотала подъемная решетка, а теперь лишь ветер играл погребальную песнь в пустых пазах. Внутренний двор встретил ее саваном тишины, такой плотной, что, казалось, ее можно резать ножом. Редкие лучи солнца, пронзая дыры в обвалившейся крыше, высвечивали столбы танцующей пыли – золотистый прах столетий. Воздух был тяжелым, многослойным: запах каменной крошки, въедливой плесени, мышиного помета и – странная, едва уловимая нота – озона, будто сама атмосфера здесь искрила от невысвобожденной магии или застарелого горя. Под подошвами ботинок предательски хрустнул гравий – звук показался оглушительным в этом царстве безмолвия. Она двинулась вглубь, к одной из башен, той, что на старых картах была отмечена как «Соколиная». Каждый ее шаг отдавался гулким, множащимся эхом, словно сам камень протестовал против вторжения живой плоти.
Винтовая лестница встретила ее холодом стертых ступеней и запахом сырости, таким густым, что его можно было попробовать на вкус. Подъем был долгим, монотонным, каждый поворот открывал лишь новый виток теней и молчания. В небольшом зале на вершине башни, скудно освещенном узкой бойницей, похожей на глаз циклопа, она остановилась, тяжело дыша. И тут тишина лопнула. Не звуком – ощущением. Пробирающий до костей холод, не имеющий ничего общего со сквозняком, волной накатил на нее, сгущая воздух до плотности ледяной воды. Чувство взгляда – пристального, тяжелого, древнего – впилось в ее затылок с физической силой.