– Нет,– отрезает медсестра. – Вас хотят лишить родительских прав, поэтому, до решения суда, нам запрещено пускать вас к ребёнку.
– Но суда ещё не было, и родительские права у меня, на данный момент, имеются, – выдавливаю из себя. Мои слова падают тяжёлыми камнями. В груди становится холодно и пусто. Почему-то, мне кажется, что если я сейчас не увижу Данечку, то расстанусь с ним навсегда.
– Не положено, девушка, мне дали распоряжение, и я его выполняю.
Дверь отделения закрывается.
Едва сдерживаю себя от того, чтобы не начать колотить кулаками по стеклу с воплями и проклятиями. Делаю несколько глубоких вдохов спёртого больничного воздуха и отправляюсь на поиски кабинета главного врача. Действительно, медсестра может быть со мной приветливой, грубой, высокомерной, безразличной, но она ничего не решает. У неё начальство есть, вот к нему-то мне и нужно обращаться.
Больничные коридоры кажутся бесконечными, от лилово-розовых стен и стука собственной трости по кафельному полу, уже тошнит, ровно, как и от запаха. Мигают под потолком неисправные лампы, лязгает лифт. Пробегают, гремя каталками медсёстры, шлёпают тряпками уборщицы. Спрашиваю то у одной сотрудницы, то у другой о месте нахождения кабинета главного врача, получаю сумбурные объяснения и плутаю, плутаю, плутаю. То вверх по лестнице, то вниз. Номера кабинетов я, разумеется, не вижу, фотографирую дверь на телефон, увеличиваю фото и стараюсь разглядеть нацарапанную цифру.