И в Новоархангельске, и на корабле большом, который к Ситке уж снова пришёл, Сайгинаха принимали со всей честью чаем, водкой и угощением знатным, но за Михайловской крепости разоренье пеняли сильно. Оный же вину своих признавал, но на себя брать отрёкся, твердя, что с отцом вместе стоял на мире, а настоять не сдюжив, уехал в Чилкат, лишь бы позорного того дела того не видать и не участвовать. Показали ему и аманатов ситкинских, дабы убедился он в благополучии оных. Баранов же герб российский двуглавый на меди с лентами и перьями орлиными ему вручил, как и прочие подарки дорогие многие. Посему вернулся тот довольный весьма и с гордостью немалою сообщал, что обошлись с ним русские, как с истинным предводителем, о чём Катлиан кручинился изрядно, хоть виду и старался не подавать.
А временем тем уж ни одного куана не осталось, который руку Баранову на мир не пожал, и даже Кау, тоён кайганский, старшего сына своего в Новоархангельск на уважения дань отправил. Так что Катлиану-то уж и в насмешку всё это встало. Особо когда партия Кускова сызнова промысел в Проливах вести вышла, и уж никто ему поперёк встать не посмел.
Потому к августу месяцу и Катлиан к Баранову явился, подарки дорогие неся и почётный приём, как брату своему, выспрашивая. Однако хоть честь свою он и получил, но не во всём том великолепии, что Сайгинаху была оказана. Меж тем доска с гербом российским и ему вручена была. Сам он потом толковал это как знак согласия на том, что пути его с русскими разошлись в разные стороны, как главы их орла на доске той. Когда же до русских то донесли, то решили они, что хоть к войне он более по немощи своей не склонен, но и дружбы водить с ними тоже не намерен. Так оно видать и было в самом деле.
А на новый год к весне ближе пришли к Баранову хуцновские послы и всячески против ситкинцев говорили, прося одобрения его, чтобы взять оных дурных людей под руку свою. Правитель же отвечал, что в тлинкитские дела мешаться не намерен, оставляя это им самим на решенье. Посему хуцновцы те новому промыслу кусковской партии препятствовать пытались, но ничего путного у них не вышло.
Тогда и прочие куаны, за тем следившие, силы военной за собой не видя, один за другим послов своих слали с речами и церемониями уважительными и словами: «Мы были вам врагами и вредили вам, а теперь желаем быть друзьями и дурное меж нами забыть. Не желаем вредить вам боле. Так и вы нам не вредите. И да пребудем мы в дружбе самой лучшей». При этом, не веря сердцам их, в крепости своей на утёсе Баранов принимал только самых избранных тоёнов, а прочих угощал на берегу, в чём и прав был, пожалуй.