Мы все, рассуждала я спустя месяцы, осколки человечества. Судьба разделила нас на два лагеря – выжившие и заражённые. Все мы жертвы после разделения времени на прошлое и настоящее и жизнью до и после вторжения чужаков.
2
– Ваша дочь больна и, к сожалению, мы должны поместить её в стационар, – сказал усталый доктор. Помню, как он качал головой, чесал лысину и перелистывал страницы с историей «моей болезни».
Мне хватило глупости и неосторожности высказать своё мнение, возмутиться в супермаркете и назвать женщину «перерождёнку» сумасшедшей. Ночью к нам в дом вломилась полиция. Я вырывалась, пыталась сбежать, но мне сделали укол, после которого я уже ничего не помнила. Несмотря на протесты матери, меня забрали в психиатрическую лечебницу.
– Когда у неё начались головные боли, и галлюцинации? – с удивлением бормотала испуганная мама, сжимая морщинистые руки. Она разглядывала доктора в мятом халате с жёлтыми пятнами и кабинет с грязными обоями. Под глазами дока залегли круги, а мама – она осунулась, сгорбилась за последний месяц, как будто постарела на несколько лет.
Я не знала, как доказать, что нормальна. Что-то происходило, и это пугало не только меня. Какая необходимость закрывать меня в клинике для душевнобольных, пытаясь сломить волю, заставить видеть мир в нужных красках.
Стены психиатрической лечебницы, выкрашены в бежевый цвет, везде витал запах лекарств и безумия. В сумасшедшем доме люди казались более нормальными, чем снаружи, там, где находился мир, который я раньше любила и считала домом, тёплым и уютным. Сейчас же всё перевернулось с ног на голову.
У меня создавалось впечатление, что их заменили. Всех: Джима, Даррелла и Кортни. Мама наивно верила докторам, верила Джиму, который бросил нас, начав заплыв в неизведанные земли. Так я называла эти сборища новоиспечённой братии.
Джим больше домой не вернулся. Эти люди, с которыми он сблизился, общались на странном языке. Не согласных с новым режимом отправляли в психушку. Казалось, тех, кто не поддавался вирусу, решительно хотели разделить. Наверное, чтобы мы не общались с себе подобными.
То, что это изоляция поняла не сразу. Ни уколов, ни лекарств. Может это стало нашим спасением? Хуже, если бы с нами что-то сделали. Тогда некому я не могла рассказать эту историю. Тупое безделье – разглядывание решётки на грязных окнах в палате, стёкол покрытых отпечатками пальцев, а ещё взгляд падал на дохлых мух они повсюду. Гадость, да, и только.