1952 год
– Чем ты занимаешься, Элла?
Джорджиана стоит в дверях моей ванной комнаты и задает вопрос, на который я вот-вот отвечу. Но после вчерашней ночи мне трудно держать себя в руках. Мою уставшую голову переполняют эмоции, серьезные размышления, переживания о ее чувствах, о моих чувствах, о моем муже. Мне нужно сосредоточиться.
Или, может быть, мне нужно перестать себя накручивать и просто дать ответ.
– Я занимаюсь именно тем, что ты видишь, – сижу перед туалетным столиком и наношу макияж.
Судя по кислому выражению лица Джорджианы (она выглядит так, будто между зубов у нее застрял кусочек арахиса), мой ответ прозвучал чересчур грубо, так что я извиняюсь:
– Прости. Прости. Дай мне пару минут.
Джорджиана машет в воздухе стопкой писем:
– Уже полдень, тебе нужно ответить на письма, а через два часа у тебя встреча с модельершей на Манхэттене. Ты же не забыла про новый гардероб? В Европу нельзя ехать в лохмотьях.
Я смотрю на ее отражение в трельяжном зеркале. Джорджиана одета в модный темно-синий костюм от Chanel, волосы у нее коротко подстрижены «под пуделя», а крупные жемчужные клипсы служат эффектным завершающим штрихом. Джорджиана всегда выглядит безупречно. А мысли ее занимают совсем другие проблемы, чем у меня.
Она заходит в ванную, внимательно глядя по сторонам, будто надеется что-то найти.
– Ты начнешь собираться или так и будешь смотреть на себя в зеркало?
– Может, и буду, – обиженно говорю я. Мне не нужно ни готовиться к выступлению, ни спешить на запись. Я была бы не против просидеть весь день в розовом халате и с розовыми бигуди в волосах. От усталости мне даже двигаться неохота.
Вчера поздно ночью я вернулась из Калифорнии после четвертых американских гастролей «Джаза в филармонии»[4]. Долгий перелет, спор с моим мужем Рэем и бессонная ночь меня вымотали. Джорджиана зря рассчитывала, что к полудню я буду бодра и полна энергии.
Я прожигаю кузину взглядом:
– Почему ты вечно ко мне врываешься? Донимаешь. Мне это не нравится.