Локман выскочил из-под берега и, неистово лая, удивляясь, что не почуял приближение старика с орлиным носом, ощетинился, принял враждебную позу: опустил голову, расставил лапы и был готов для прыжка.
Вышедший, не испугавшись внезапному появлению пса и не обращая на него внимания, подошёл к его хозяину.
Пёс впервые в своей жизни почуявший испуг и смятение, переходил то от лая в вой, то от визга в рычание. Но не смея подойти, как будто бы упираясь в невидимую стену страха, бегал по берегу. Видно было, что долг и дружба требуют подойти ближе к хозяину, но животный ужас отбрасывал его.
– Присяду? – расстелив своё длиннополое с длинными рукавами рубище на траву возле юноши, старик, не дожидаясь ответа сел. Под верхним халатом у незнакомца была такая же рубаха с порывами и большим вырезом, в которые виднелось худое, давно не мытое тело с выпирающими рёбрами. Тяжёлый гниющий смрад доносился от подсевшего. И только большой перстень в виде змеи с глазками из зелёных самоцветов, обвивающих огромный рубиновый камень, стал отчётливо виден. Перстень был такой красоты и величины, что невольно завораживал взгляд. Старец, потирая колени вздохнул. – Ох, ноги мои, ноги.
– Хаумыхыгыд (здравствуйте), – Фархат опешив, наблюдал за подошедшим. – Бабай (дядя), откуда тебе известно о моей печали?
– Давно живу, – ушёл от прямого ответа седой собеседник. – Если молодой джигит сидит, склонив голову, не скачет, радуясь погожему дню, значит, горько ему. Значит, грусть-печаль закралась в его сердце. И вопросы кружат в буйной головушке? О справедливости мира и безнаказанности смертных, возомнивших себя богами на земле.
– Бабай, – в недоумении оглядываясь на не находящего себе места пса, юноша, которому пошла девятнадцатая весна, спросил у сидящего чуть ниже по склону берега старца, – ты долго прожил, но откуда тебе знать про всю справедливость на свете? Или ты всё уже познал? И поэтому можешь поучать первого попавшегося тебе на пути?
– Не всё. Но поболее твоего. Это уж точно. Но поговорив, мы с тобой, может, найдём, то что ты ищешь? – под прерывающийся осторожный вой Локмана, таинственный незнакомец взглянул исподлобья, повернув голову к Фархату.
– О нет. Я не нуждаюсь в проповедях. С рождения муллалар (муллы) вдалбливали в меня послушание и кротость к происходящему. «Всё по воле Аллаха», – говорили они. И что нам надо принять свою судьбу. А я год пытался смириться, но так и не смог. Так что не надо…