– Ой, дяденька, а чего это она? – всполошился Федька.
– Чего, чего! – вскричал потрясенный Прохор Степаныч. – Умертвил ты барышню! Сей момент! Не тогда она была мертва, а сейчас только. Степка, безъязыкий ты болван! Мертвая, мертвая! Объясняться надо было понятней! Что же делать? Что же делать? – степенный и величавый до недавнего времени управляющий задрожал губой, затряс щеками.
Федька, утомившись держать тяжелое тело, опустил его на землю. Еще не остывшее, оно мягко легло на хорошо утоптанную дорожку, голова непроизвольно мотнулась и вновь приложилась темечком о тот же пень. Может показалось, а может и нет, но ресницы покойницы взметнулись, взгляд на мгновение прояснился, но тут же поплыл, остекленел.
– Ирод проклятый! – взревел Прохор Степаныч. – Второй раз умертвил! Сибирь! Каторга! Кандалы! Пдщщщщ… Управляющий зашипел, стал тревожно-пунцовым и тяжело осел на дорожку рядом с преставившейся в третий раз девицей.
Федька икнул, неловко подполз к Прохору Степанычу, приложил ухо к губам старика, долго слушал, надеясь услышать жизнь, но не услышал. Неторопливо поднялся, поманил к себе Степку. Оба встали перед почившим Прохором Степанычем, стащили с вихрастых голов картузы, постояли, погрустили и пошли прочь со двора, оставив лежать на садовой дорожке молодую, красивую, незнакомую, но навсегда уже бездыханную девицу и управляющего с лицом, медленно принимающим нездоровый, мертвенный цвет.
Солнце жизнерадостно согревало теплом благоухающий сад, обещая дневную, томительную жарь и долгие, наполненные нежностью, покоем, счастьем, остывающие вечера.
– Сударыня, Вы мне неприятны! – воскликнул корнет и застрелился.
Сударыня мигнула и пошла дальше по Невскому. Невский был прекрасен, как бывает он прекрасен уходящей весной. Устало отходил май, передавая дела июню, как достойная уважения хозяйка, распорядившаяся подготовить все к званому обеду, намыть и украсить дом перед приходом гостей. Теперь пусть приходят, радуются – все готово. Май убрал грязь с мостовых, распушил ароматные грозди сирени, высветлил ночи, запустил соловьев. Май украсил дам. Милостиво позволил им снять тяжелые одежды, переодеться в легкое, нарядное, веселое. Поплыли по улицам столицы кружевные зонтики и летние шляпки всех мыслимых цветов и фасонов. Над Невским – главным местом встреч и свиданий – вились шлейфы кофея, пирожных с нежным заварным кремом и приятно щекочущих ноздри одеколонов от Роже и Галле, столь популярных в этом сезоне.