– Опускайте мост, маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер! Ваш сюзерен желает говорить с вами! – задрав голову, прогремел дюк Кейзегал в кромешную пустоту.
Закаркало потревоженное воронье, захлопало крыльями, клочьями черноты закружилось над накренившейся башней. Грянул гром и сухо сверкнула молния, ударив в шею жирафа.
Неразумно было полагать, что кто-нибудь услышит дюка в этом безлюдии, но с протяжным надрывом заскрипели ржавые цепи, и громада моста будто сама собою перекинулась через ров и легла под ноги всадникам.
Копыта Ида гулко загрохотали по мореному дубу, и копыта Василисы тоже.
Не стал дюк дожидаться, пока отопрут, рубанул двуручным мечом по железным цепям, опоясывающим трехстворчатые ворота. Еще удар – и поддались старые звенья, рассыпались, как жемчужное ожерелье. Двинул дюк каблуком по створу – застонала и распахнулась дверь.
Бросил поводья дюк, соскочил с коня, поправил перчатки и побежал по аллее в левый флигель. Туда, где находился большой зал. Йерве пошел за ним.
Когда-то роскошный сад превратился в кладбище сухих стволов и когтистых ветвей. Чаша мраморного фонтана пошла трещинами. Нимфа, в былые времена державшая на плечах сосуд, проливающий в водоем хрустальную воду из подземного источника, лишилась рук и пустыми глазами глядела в никуда. Разбитый горшок лежал у ее постамента. Pухлядь валялась у поредевших ступеней лестницы, чьи перила были изъедены червями. Две бронзовые гидры о девяти головах, некогда украшавшие парадный вход, покрылись зелеными разводами. Мутные лужи расплывались под когтистыми лапами.
В три скачка одолел дюк ступени, кинулся по мрачным переходам, пустым анфиладам, галереям и коридорам, десятками кишок извивающимися по необъятному нутру старинного замка Таузендвассера, который был запланирован, спроектирован и построен усилиями византийского зодчего Козимира Многорукого. Йерве пришлось ускорить шаг, чтобы не потеряться и не сгинуть навеки в этом лабиринте Рватонима.
Но у дверей большого зала отец резко притормозил, и Йерве налетел на него, уткнувшись носом ему в спину.
Однако дюк, казалось, ничего не заметил. Положил ладони на облупившуюся позолоту, провел пальцами по исчезнувшей росписи, как по женской груди. Опустил гордую голову. Закрыл глаза. Вздохнул глубоко. Поднял гордую голову, и Йерве так и не понял, блестели ли в золотых глазах отца, унаследованных от трансильванских князей, жемайтовских кунигаев, угорских магнатов, галицийских панов, истрийских мореплавателей, римских легионеров, скифских воевод, польских шляхтичей и одного франкского дофина, смертельная ярость, смертельный страх или слезы.