Йерве снова полез в повозку, и достал из короба глиняный стакан и бутылку бессарабского молодого.
– Лей до краев, – приказал отец.
И Йерве налил.
– Поставьте стакан на правую ладонь, сударь, – прошептала Зита, а может быть, то был южный ветер, морской прибой, лунные струны, сама память.
– Что следует произносить? – спросил Фриденсрайх.
– Я плохо помню… – унес ветер голос.
– Есть вещи, которые забыть невозможно. Вспоминайте скорее, Зита.
– И были завершены земля, небо и все их воинство.
– И были завершены земля, небо и все их воинство, – повторил Фриденсрайх.
– И закончил Бог на седьмой день Свой труд, которым занимался.
– И закончил Бог на седьмой день Свой труд, которым занимался, – подхватил Фрид.
– И в седьмой день отдыхал от всего Своего труда, которым занимался.
– И в седьмой день отдыхал от всего Своего труда, которым занимался.
– И благословил Бог седьмой день, и освятил его. Ибо в этот день Он отдыхал от всего Своего труда, который был создан Им для деяний.
– И благословил Бог седьмой день, и освятил его. Ибо…
Колени подкосились. Рука Фрида задрожала.
Бросилась Зита к стакану, подхватила и поднесла к его губам.
– Пейте, сударь.
– Я не пью, – отвернулся от нее Фриденсрайх. – Вот уже шестнадцать лет. Я не смею. Мне нельзя.
– Благословен этот плод виноградной лозы, – сказала Зита и приложила стакан к устам Фрида. – Вы сами благословили его.
– Я погиб, – прошептал Фрид и пригубил вина.
– Теперь пейте вы, Йерве из Асседо.
Пальцы Зиты коснулись пальцев Йерве. Жаркое дыхание над священной чашей опалило лицо. Глотнул вина. Закружилась голова.
Зита отошла к Джоконде, которая стояла поодаль, глядя на черно-белую степь. Передала ей стакан.
– Я не стану пить эту мерзость, – мадам де Шатоди скрестила руки на груди, всем своим видом воплощая отвращение.
– Пей, Джоконда, пей!
Мадам де Шатоди отвернулась и пошла прочь, рассекая юбками высокую траву. Зита пошла за ней.
– Как она выглядит? – шепотом спросил Йерве у отца своего. – Опишите мне ее!
Фриденсрайх сполз по стенке повозки на землю, сгреб пальцами придорожную пыль.
– Солнце опалило ее. Темна она, но красива. Глаза – два камня в Каабе, аль-Хаджар аль-асвад. Густы ресницы ее, как трава в Асседо летом. Волосы, как ночная пена морская. Ноги – столпы храма. Руки – лоза виноградная. Губы – вишневая настойка, горькая, терпкая. Стройна она и гибка станом, а бедра ее широки. Груди – плоды гранатовые. Шея – что у твоего жирафа. Под левым ухом – родимое пятно, формой похожее на семя тыквы. Старая кровь бьется в синих жилах, проступающих под смуглой кожей, такая древняя, что нам и не снилось. Там начало всех начал. И конец всех концов. Она переживет всех нас.