И отец холодно глядел на деда, будто перед ним незнакомец.
– Ешь, отец, – в конце концов проговорил мой отец.
– Старший, я тут подумал, есть к тебе разговор.
– Не надо никаких разговоров, ешь давай.
– Я иначе ни есть не смогу, ни спать, – ответил дед.
Отец поставил чашку на стол, отложил палочки и покосился на деда:
– Ну, говори.
– Я сегодня встречался с начальством.
– Узнал, что лихоманка – это СПИД? А СПИД – новая смертельная болезнь? Ешь, отец, я и без тебя давно знаю. И две трети людей в деревне знают. Только больные лихоманкой не знают. Или знают, но притворяются, будто не знают. – И отец снова покосился на деда, не скрывая холода и раздражения, словно школьник, которому задали давно решенную задачку. Потом наконец взял свою чашку, подхватил палочки и принялся за еду, давая понять, что разговор окончен.
Деда называли учителем, но на самом деле он всю жизнь прослужил школьным сторожем, всю жизнь звонил в колокол – в этом году ему исполнилось шестьдесят, а он по-прежнему звонил в колокол. Если кто из учителей болел или уезжал по делам, дед его замещал, следил за детьми, битый час объяснял им правила написания иероглифов, которые проходят на уроках словесности в первом классе: «Пишем слева направо, сверху вниз», и каждый иероглиф, который он вычерчивал мелом на школьной доске, был величиной с добрую плошку.
Когда-то дед учил и моего отца, но отец давно растерял ту почтительность, с которой следует взирать на учителя. И его непочтительность не могла укрыться от деда. И когда отец мой подхватил палочки и принялся за еду, давая понять, что разговор окончен, дед осторожно поставил свою чашку на стол.
И наконец сказал:
– Старший, я не прошу тебя умирать на глазах у всей деревни, но ты должен отбить людям по земному поклону.
– С чего это? – уставился на деда отец.
– Ты кровяной староста.
– На этой улице каждый первый – кровяной староста.
– Они брали пример с тебя. И ты заработал на крови больше всех.
Отец брякнул чашкой о стол, расплескав бульон. Отшвырнул палочки, они покатились и упали на пол.
– Отец, – сказал он, сверля деда глазами, – если я еще хоть раз услышу, что должен отбить перед деревней поклоны, ты мне больше не отец. И тогда не мечтай, что я буду кормить тебя в старости и провожать в последний путь.
Дед застыл на месте, и палочки замерли в его руке.