За прилавком стоял сам Зрякин, Фома Фомич это знал, так как Прохор показал ему лавочника вчера вечером. Однако начальник сыскной не подавал вида, что это ему известно.
Насторожённость в глазах Зрякина превратилась в подозрительность. Он молча смотрел на вошедшего, который мало чем походил на хозяина сапожников, а на сапожника тем более.
– Что молчишь, забыл, как тебя зовут? – спросил фон Шпинне, нарушая тягостную тишину унылого, дурно пахнущего места.
– Нет, помню…
– Ну и?
Снова молчание и каменное выражение лица.
– Хорошо! – кивнул Фома Фомич. – Начнём с меня, я – полковник фон Шпинне, начальник сыскной полиции, а теперь ты скажи!
– А я, это… Иван Иванов!
– Правда? – рассмеялся Фома Фомич, он даже был несколько озадачен подобным поведением.
– Правда! – Глаза-пуговки не моргали, глядели точно нарисованные.
Полковник выглянул из лавки и поманил кого-то пальцем. В дверь протиснулись два дюжих молодца. Начальник сыскной взял их с собой намеренно. Прохор рассказывал: «Зрякин – человек буйный, и чего от него можно ожидать – неизвестно».
– Так, ребята, хватайте этого и в сыскную!
– За что? – снимая через голову фартук, закричал Иванов-Зрякин.
– А разве не за что?
– Не за что, я не разбойник!
– Вот мы там и разберёмся, кто ты такой, Иван Иванов! Везите его – и сразу в подвал, пусть посидит.
* * *
Мелкого лавочника отвезли в сыскную и, как велел начальник, посадили в камеру. Вытащили оттуда только под вечер. Ввели в кабинет Фомы Фомича и усадили на стул.
– Теперь вспомнил, как тебя зовут? – Фон Шпинне сидел за столом и с плохо скрытой неприязнью смотрел на Зрякина.
– Иван Иванов!
– Да! – тяжело вздохнул Фома Фомич и развёл руками. – Одно из двух: ты либо дурак, притом полный, либо не понимаешь, куда попал.
Начальник сыскной провозился с лавочником больше часа, пытаясь правдами и неправдами заставить того назвать своё настоящее имя. Однако Зрякин продолжал твердить, что он – Иванов Иван.
Его упрямство было сродни упрямству гимназиста, который понял, что его поймали на вранье, но продолжал упорствовать. У Фомы Фомича даже возникли сомнения относительно душевного здравия Зрякина. Может быть, человек не в себе и не понимает, чего от него хотят? Однако опыт подсказывал начальнику сыскной, что лавочник, скорее всего, в своём уме, а упрямится с умыслом, что его примут за дурачка и отпустят на все четыре стороны. Тогда Фома Фомич решил перехитрить хитрого. Он вызвал Кочкина и сказал следующее: