* * *
Когда несколько лет назад начальник сыскной полиции барон фон Шпинне впервые переступил порог своего будущего кабинета на улице Пехотного капитана, то буквально остолбенел от его убранства. Комната была обставлена в лучших традициях купеческого рококо. Чего здесь только не было, – может быть, только клетки с двумя канарейками. Хотя, если бы в особняке нашлись канарейки, они бы тоже были здесь. Впоследствии Фома Фомич узнал, что его подчинённые, в неудержимом желании угодить будущему начальнику, собрали со всего дома всё, что им показалось достойным стоять в кабинете полковника, а что не вошло, они разместили в коридоре вдоль стены. Это вызвало у начальника неудержимый смех, жизнерадостный и громкий. Даже зеленщик из лавки напротив выбежал на улицу – не случилось ли чего?
Из всего, что находилось в кабинете, начальник сыскной, указывая пальцем, велел оставить стол – двухтумбовый, дубовый, с выстланной зелёным сукном столешницей, напольные мозеровские часы в ореховом футляре, ситцевый диван, несколько стульев, лаковую ширму, шкаф для бумаг и буковую вешалку. Всё остальное потребовал выбросить вон.
«Ну ладно прочее, – перешёптывались между собой стражники, вытаскивая из кабинета мебель, – а вот это чем ему не угодило? – Они указывали на инкрустированный перламутром столик-бобик с кривыми, как у французского бульдога, ножками. – Замечательная барская вещь… чем не угодила?»
А вот тяжёлые шторы на окнах начальник сыскной сорвал собственноручно и, громко чихая, выкинул их в коридор, туда же отправились и несколько горшков с бальзамином.
– Окна вымыть! Немедленно! – гремел с верхнего этажа голос Фомы Фомича. – И ещё, судя по запаху, здесь где-то лежат пучки сухой лаванды и чабреца, отыскать и тоже выкинуть!
* * *
Днём сегодняшним начальник сыскной сидел в своём теперь уже уютном служебном кабинете и просматривал присланные сыскными приставами сводки. Они не радовали. Много краж совершалось в губернском городе Татаяре, хотя в массе своей воровство мелкое, копеечное. Чужое брали не для наживы, а из бедности. Но какими бы ничтожными эти преступления ни являлись, полиции приходилось их фиксировать и по возможности расследовать, пусть даже в перечне похищенного значились одни только старые, истлевшие портянки.
Барону это претило, однако он смирился, полагая, что таков его жизненный удел.