Иван мог бы устроить побег в Петербург – но как потом смотреть в глаза жене и ребенку? Как потом проедать деньги тестя, которые тот вот уже год ежемесячно отправлял дочери и внуку?
К тому же в поселке хозяйство – не натаскаешься в одиночку. И военный учет опять же. Никому не нужен зять-бегунок.
То были должки Ивана.
Коробов же видел свой долг в том, чтобы присматривать за зятем. Какой-никакой, а он муж его дочери и отец единственного внука.
А еще в самом начале Последней войны Иван собрал вещи и сказал Коробову, что они уезжают. Коробов, чего с ним не было никогда прежде, умолял Ивана остаться, позволить внуку вырасти в родном поселке. Старик плакал, и Ивану до сих пор было стыдно, что он видел эти слезы. Вера металась между мужем и отцом, но больше доверяла мужу. Коробов чувствовал это. Два дня они дискутировали, и наконец Иван решил остаться, надеясь, что все скоро закончится. Теперь, на исходе второго года, о подобных надеждах было смешно вспоминать.
Долги и должки между Иваном и Коробовым не проговаривались, но подразумевались. Как все временное.
Иван Николаевич набрал источающего пар «поросячьего» в одно ведро и ржавой воды из колонки в другое. Тепло уже было – заканчивался май. Пахло цветущими абрикосами и вишней; небо становилось прозрачнее. Днем жужжали пчелы, и пели ночью соловьи.
В растянутых трениках и заправленной в них, но не застегнутой рубахе, Коробов вошел в сарай. Вывалил в деревянное корыто завтрак хрюкающему Ваське и безропотной, тупой, всегда печальной Машке. Постоял над ними – проверяя поросячий аппетит. Тяжело вздыхая, свиньи хватали теплую смесь из комбикорма, сухой прошлогодней кукурузы и остатков прокисшего борща (неудачный кулинарный эксперимент зятя).
– Ну, балдейте, – скомандовал Иван Николаевич и пошел в курятник, обтянутый ржавой сеткой-рабицей.
Там его ждали не только куры, но и утки, всегда его раздражающие своей медлительностью. (Хворые крысы в перьях, да и только!) Статные белые – пять голов. И три индоутки – явное национальное меньшинство. Эти неприхотливые. Отлично переносят морозы, и крылья им не нужно подрезать. Они летать могут, но не хотят – жратвы-то полно.
– Кто за старшего? – спросил у птичьего интернационала Иван Николаевич.
Молодой петух на длинных ногах завопил свое ку-ка-ре-ку, за что немедленно получил в бок галошей. Куры взволнованно разбежались, а утки хоть и засеменили ногами, но все равно остались на месте. Огромный чан, служивший не только поилкой, но и ванной, Иван Николаевич наполнил водой и ушел за зерном. Резким плевком старая индоутка нагадила ему на галошу. Пришлось обмываться у колонки.