Он очень любил скорость и спортивные авто. После стояния у ограды храма ему всегда требовалось почувствовать адреналин. И он гнал как бешеный по вечерним улицам, выжимая почти все из своего мощного автомобиля. Потом он заезжал в свой любимый клуб, где была хорошая музыка и изысканная кухня и где можно было расслабиться, привести расшалившиеся нервы в порядок. Из клуба он уезжал на рассвете, когда небо только начинало синеть, а улицы были особенно пустынны. Город обыкновенно еще спал за темными окнами своих домов, и лишь редкие снегоуборочные машины устало мигали оранжевыми огнями. Он ненавидел воскресенье и старался попасть домой до рассвета, еще до того, когда город начнет просыпаться и в церквях начнут служить первые ранние службы, а в храмы потянутся первые темные силуэты прихожан. Ему хотелось вернуться в свою огромную квартиру и наглухо закрыть все окна, так, чтобы ни один луч наступившего воскресного дня не проник в его убежище. Принять ванну, выпить зеленый жасминовый чай и забиться глубоко под одеяло, чтобы постараться заснуть и не слышать и не видеть ничего в этот ненавистный день – воскресенье. А в следующий субботний вечер все повторится снова.

Октябрь 2004 года. Трамвайная улица. Можно не обзаводиться будильником. В начале шестого утра тяжкий металлический грохот и стон сотрясает еще спящие кварталы. Редкие понурые прохожие появятся ближе к шести. Выползут первые собачники, покинувшие теплые постели ради своих четвероногих питомцев, которых необходимо вывести по естественной нужде. Редкие бегуны выбегут из подъездов, и замаячат редкие бомжи, обходящие с утренним дозором помойки своего участка. Лязг мусорной машины во дворе, затишье и опять глухой стук металлических колес по охающим от старости рельсам – начало нового дня обычной трамвайной московской улицы. Настя лежала в постели с закрытыми глазами, разбуженная стуком вагонов, прислушиваясь к происходящему за окном. Ее всегда будил первый трамвай, она не могла привыкнуть к этим звукам. Зато муж их не слышал. Он прожил в этой квартире всю свою жизнь, с того момента, как его принесли из роддома и положили вот на этот диван. Начинался мрачный осенний рассвет, шел дождь, шумел ветер, и голые ветки деревьев барабанили в окно. Уснуть Настя больше не смогла, надо было сделать одно дело и выяснить, да или нет. В квартире стояла тишина, она любила эту спящую тишину. Дети в детской, муж у себя в кабинете. Раньше это был кабинет ныне покойного дедушки-профессора. Уютная угловая комната, от пола до потолка заставленная книжными шкафами, старый письменный стол красного дерева с зеленой настольной лампой сороковых годов и низкая тахта конца семидесятых… Все как при дедушке. Муж добавил только иконы да аналой для чтения молитвенного правила, на котором всегда лежала его требная епитрахиль. В последнее время он часто стал ночевать в кабинете, ссылаясь, что у него служба и надо готовиться. Раньше он не уходил от жены перед службой, а теперь стал. Значит, ему так удобнее, но Насте это было немного обидно, совсем немного – так, что даже не стоило обращать на это внимание. Надо подняться и сделать это дело, а потом еще поспать. Настя нащупала тапочки, накинула халат и пошлепала в направлении туалета.