Табурет под ногами зашатался. Я почувствовала, как меня тянет вниз.
Падение было быстрым, но в эти секунды я прожила целую вечность.
Я помню лицо Павла.
Испуганное. Бледное.
Помню его крик:
– Катя!!!
А потом боль.
Жгучая, разрывающая. Я вскрикнула, но звук будто застрял в горле. Я ещё ничего не понимала, но уже знала – что-то пошло не так.
Павел кинулся ко мне, поднимал, что-то говорил, но я уже почти ничего не слышала.
Боль. Боль. Боль.
Потом был шум в ушах, холодный пол, чьи-то руки. Всё слилось в одно.
Лиза
Я очнулась в больнице.
Потолок. Белый. Холодный.
Всё тело – будто чужое. Я даже не сразу поняла, почему так пусто внутри.
А потом дверь открылась.
Вошла женщина в белом халате, что-то листала в своих бумагах. Голос был сухой, без эмоций, без жалости:
– Вы потеряли ребёнка. Девочка.
Я смотрела на неё, но не слышала. Или не хотела слышать.
Я чувствовала себя пустой. Не было ни крика, ни слёз, ни истерики. Только эта пустота.
– Нужно дать имя, – сказала врач, не отрываясь от своих бумаг. – Документы оформить надо.
Имя.
Как назвать ту, кого я не успела увидеть?
Ту, которую я носила под сердцем, но не успела взять на руки?
Я закрыла глаза. Всё тело онемело, но в сердце будто что-то сжалось, так сильно, что казалось, оно просто разорвётся.
– Лиза, – прошептала я.
Лиза.
Так бы я назвала её, если бы всё было иначе.
Но её больше не было.
Я потеряла своего ребёнка.
И сколько бы лет ни прошло – эта боль никуда не исчезла.
Тишина, которую нельзя нарушать
Это была моя вина. Полностью моя. И я это прекрасно понимала.
Я могла отказаться от работы в тот день. Могла сказать Павлу, что плохо себя чувствую. Могла просто попросить его повесить эти чёртовы занавески. Но я не сделала этого.
Я снова и снова прокручивала тот момент в голове, как киноплёнку, которая не хочет останавливаться. Вот я беру тюль. Вот ставлю табурет. Вот поднимаюсь. Всё кажется обычным, привычным, безобидным. А потом – темнота.
Первые дни после больницы были самыми тяжёлыми. Я не плакала. Мне казалось, что если я позволю себе слёзы, то уже никогда не смогу остановиться. В доме было глухо и пусто, как будто вместе с ребёнком ушло что-то ещё, важное, невидимое, но ощутимое.
Несколько недель спустя Павел попытался поговорить со мной об этом.
– Катя… – начал он тихо, садясь рядом. – Давай поговорим.