«О чем они болтают, интересно? Может быть обо мне. Надеюсь, что обо мне». По Лизетт, наверное, можно было бы читать всю их беседу и без слов. Слышать их он не мог, только звонкий Лизин смех доносился иногда. И он представил, что Лиза, говорит что-то типа: «Что же, гляжу наш англичанин всё глаз с тебя не сводит?», а она отвечает коротко и мало, наверное: «Да, все по-прежнему», – не меняя позы, высоко и прямо держа голову, стараясь, чтобы руки спокойно лежали на столе. «Давно ли?», «С самого начала. С первого же дня».
Лизетт на неё смотрела, кажется, с лёгкой завистью, говорила со смехом, бросала в его сторону «неположенные» игривые взгляды, и он уверился что речь у них о нём, без всяких сомнений. Она уже пару раз засмеялась легко и смущённо. Как именно Лизетт её дразнила, он не знал, но она похоже совсем стушевалась под градом Лизиных намёков и его пристальным взглядом. Невольно оглянулась, точнее повернулась и начала вставать, готовая сбежать. Подняла на него глаза и взгляды их наконец-то и определённо встретились.
И она смотрела и смотрела на него, и он отчётливо понял – вот сейчас, сейчас – что-то изменилось.
Лизетт немного наклонилась к её уху, что-то шепнула ей с видом шпионским и нарочитым, прикрывшись ладонью. Тут же у них всё смешалось в Лизкином хохоте и её прорвавшемся волнении, невероятном смущении и замешательстве, её улыбке, трепете ресниц. Она, видимо, забыла уже зачем и почему встала, отведя от него взгляд, опустила голову, растерянно поведя руками над столом, попыталась найти что-то, чего там не было. Волосы волной упали ей на щеку, она поправила их таким извечно – откровенным женским движением, не сдержавшись, и вновь, из-под волос взглянула на него.
Именно в этот момент его отвлёк Иван Алексеевич с предложениями по следующим сценам, и он лишь краем глаза видел, как Лизка со смехом послала то-ли ему, то-ли им обоим шикарный воздушный поцелуй и пошла восвояси. «Совершеннейше обаятельная нахалка!» – подумал он про Лизетт и прослушал, что ему говорили. Он улыбался торжествующе, краешком губ и эта улыбка предназначалась только ей, ей одной.
С того момента и правда что-то изменилось. Он чувствовал это. Нет, её светская отчуждённость не исчезла, но словно какая-то струнка протянулась между ними. Когда он играл, она заворожённо смотрела только на него, и он замечал, что вспыхивала, бывало, от его взгляда, словно он прожигал её насквозь.