– Аз… Ну… Разумеете, ваше мучительство, аз… Точнее он…
Но послушник не внемляше ему, и порази его бичом, лезвиями и шипами украшенным, и такожде Плешиваго, да возопиют оба от боли и повергнутся на землю, аки черви под дождем.
– Аз покажу вам, како нарушати строй! Востаните, скверные, и БЕГОМ возвратитеся в конвой, иначе в пыточную низвергну обоих!
Отскочиша два раба от земли, и побегоша во глубину сонмища людского, да не прогневают впредь слугу церквного. И хотя Плешивец восприял несколько тычков зело пакостных в грудь и хребет свой, все ж уберег ботинки свои, чему премного был рад душою. Возликова он, и пока шествовал, все твердил про себя случай сей дивный, мня себя воином храбрым. Впервые за лета долгие Плешивец смог отстояти честь свою, и доказати самому себе, что не есть он терпеливец убогий. Его трясло от радости великой, и шел ён бодро к месту дела своего, готов ко всяким напастям, аж вдруг некий муж из толпы изскочил, и кулаком огрел его прямо в ухо. Пал Плешивый наземь, и узрел того самего раба, что пред тем пытался скрасти у него ботинки. Плешивец сжался в позе младенца на земле, вопя аки зверь раненый, тщетно пытаясь заслонить руками голову свою.
– Аааа! Пощады! – Возопил Плешивец.
Вмиг исчезла вся бравада его, и не был он уж молодцем тем удалым, но снова стал скотиную дрожащей. И хотя он токмо что представлял себя героем, коий супротив супостата лютого устояти мог бы, теперь снова стал он ничтожным. К счастью, не похотелось супостату тому бити Плешивца и впредь, но пришел он дабы завершить начатое, а именно вырвати ботинки его поганые. Не обращая внимания на вопли Плешивца, раб сей наклонился, пальцами своими грубыми ощупывая шнурки кожаные. Видно было по очам его ясным, что ничто не остановит его от кражи сей, и что Плешивцу не уберечь достояние своё. Рабы вокруг глазели на сие действо непотребное, но никто не спешил помочь. Аль то боялись они сами пострадати, аль сочувствия не имели сердцем к Плешивцу.
– Загради уста своя, – рече он, пнув еще раз Плешивца, и нача снимати с него сапоги.
Плешивый же покушашеся сопротивлятися, но не вельми, бояся наказания. В голове же его промелькнула мысля, а не дати ли отпор? Не ударити ли в ответъ? Но доколь он размышляше, злодей уже с него сапоги совлече, и, рек на прощание: